ужасами и злодеяниями, которыми поддерживалась власть сильных мира сего. Эта глава чрезвычайно напоминает те страницы «Картин Италии» Диккенса, где автор говорит, что ему понятно стало озлобление, с которым народ во время неаполитанской и венецианской революции разрушил крепость Св. Ангела, после того как он (Диккенс) побывал в тех, вселяющих холодный ужас, стенах, где столько было замучено жертв и столько хранилось орудий зверской жестокости.

Но среди всех этих испытаний и масонских посвящений душа Консуэло подвергается и еще одному сильнейшему искусу: не знавшая до сих пор любви, несмотря на то, что дважды была невестой (сначала Анзолето, потом Альберта), она безумно влюбляется в таинственного Ливерани и узнает, что такое не рассудочная, головная, а настоящая страстная любовь. Она видит, что и этот замаскированный незнакомец платит ей взаимностью. И в то же время она узнает, что Альберт жив, что он был лишь в летаргическом сне, спасен от погребения заживо своей, таким же образом за 27 лет перед тем чуть-чуть не похороненной, матерью Вандой, теперь одной из глав братства «Невидимых», той Вандой, которая с детства Альберта неустанно и невидимо за ним следила. Консуэло узнает и то, что Альберт выздоровел от своей нервной болезни, любит свою «жену» по-прежнему, но не хочет ее подневольной любви, – что это он сам, а не его призрак, являлся ей и в венском и в берлинском театре, что таинственный Трисмегист – это он же, что это он председательствовал в ложе Розенкрейцеров, когда Калиостро в щелку показал его Консуэло, это он сидел в Шпандау в соседнем с Консуэло каземате и играл на скрипке. В душе Консуэло происходит ужасная борьба между идеальным намерением быть верной женой этому мифическому названному супругу и реальной любовью к живому Ливерани. Разумеется, в последнюю решительную минуту оказывается, что Альберт и Ливерани – одно и то же лицо.

Значит, Консуэло с честью вышла из этого испытания, как и из всех масонских искусов, и потому одновременно ее торжественно принимают в братство «Невидимых» и признают женой Альберта. Ванда же, – ранее поведавшая ей тайну Альберта и тайну собственной жизни, мудрая, как Сивилла, и богатая личным женским опытом, а потому и облеченная «Невидимыми» высшим решающим голосом в вопросах если не брачного законодательства, то брачного советодательства, – теперь, в момент совершения нового брака между Альбертом и Консуэло, с пророческим пафосом провозглашает новое, долженствующее стать законом для человечества, учение о сущности и святости любви и брака. Это учение чрезвычайно замечательно, так как оно является, во-первых, выражением той эволюции, которая произошла во взглядах автора «Индианы», во-вторых, отражением взглядов Леру на женский и брачный вопрос. И наконец, для нас, русских, чрезвычайно интересно увидеть в нем как основание многих теорий, с тех пор уже проведенных в жизнь нашими пионерами женского равноправия, так и изложение идей, до сих пор еще новых, – например, до поразительности похожих на мысли и мнения г-на Розанова по вопросам брачной и любовной психологии.

...«Хорошо ли вы знаете, что такое любовь, – прибавила Сивилла, после минутного размышления, и голосом, который становился все более звонким и проникновенным, – о, вы, досточтимые главы нашего ордена и служители нашего культа? Если бы вы это знали, вы никогда не заставляли бы произносить перед вами эту формулу вечного обета, который лишь Бог может утвердить, и который, будучи наложен людьми, является какой-то профанацией самой божественной из всех тайн.

Какую силу можете вы придать этой тайне, которая сама по себе уже чудо? Да, когда две воли отдаются и сливаются в одну – это чудо, ибо всякая душа вечно свободна в силу божественного права. И тем не менее, когда две души отдаются и сковываются одна с другой любовью, их взаимное обладание становится столь же проистекающим из божественного права, как личная свобода. Вы видите, что тут чудо, и что Бог навеки сохранил за собою эту тайну, как тайну жизни и смерти.

Вы спрашиваете у этого человека и у этой женщины, хотят ли они исключительно принадлежать друг другу в этой жизни, и их горячность так велика, что они вам ответят: «Не только в этой жизни, но и в вечности». Итак, Бог, посредством чуда любви, внушает им гораздо больше веры, гораздо больше силы, гораздо больше добродетели, чем вы могли бы и смели бы от них спрашивать.

Прочь же, все богохульные клятвы и грубые законы! Оставьте им идеал и не связывайте их с действительностью цепями закона. Предоставьте Богу продолжать чудо. Подготовляйте души к совершению этого чуда, образуйте их согласно с идеалом любви. Призывайте, наставляйте, прославляйте и доказывайте всю славу верности, без которой нет ни нравственных сил, ни возвышенной любви. Но не вмешивайтесь, как католические священники, как чиновники старого ветхого мира, в исполнение клятвы, ибо, еще говорю вам, люди не могут ни ручаться, ни провозглашать себя хранителями постоянства чуда.

Что знаете вы о тайнах Предвечного?.. Разве закон нерасторжимого брака изошел из уст Господа? Разве Его предначертания на этот счет провозглашены на земле? И сами вы, о, сыны человеческие, разве вы этот закон установили единодушно? Разве римские первосвященники, разве они, считающие себя непогрешимыми, никогда не разрушали брачных союзов? Под предлогом незаконности иных клятв эти священнослужители узаконили настоящие разводы, соблазны которых история занесла на свои скрижали. А христианские общества, а реформаторские секты, а греко-православная церковь, разве все они, по примеру Моисеева закона и всех древних религий, не установили откровенно закон развода в нашем современном мире? Во что же обращается святость и сила клятвы, принесенной перед Богом, когда известно, что человеки при случае освободят нас от нее? Ах, пусть профанация брака не касается любви! – вы этим лишь потушите ее в чистых сердцах.

Утвердите брачный союз увещаниями, молитвами, гласностью, которая его сделает уважаемым, трогательным обрядом, – это ваша обязанность, если вы наши священники, т. е. наши друзья, руководители, советчики, утешители и светочи. Подготовляйте души к святости таинства и, как отец семейства старается прочно устроить своих детей в условиях благоденствия, достоинства, приложите упорные усилия, о, вы, наши духовные отцы, чтобы поставить детей ваших в условия благоприятные для развития истинной любви, добродетели и высокой верности. И когда вы заставите их пройти через религиозные искусы, посредством которых вы можете узнать, что в их взаимном сближении нет ни корысти, ни тщеславия, ни легкомысленного опьянения, ни ослепления чувственностью, лишенной идеальности; когда вы убедитесь, что они понимают высоту своего чувства, святость своих обязанностей и свободу