class="p1">К 1964 году образ жизни Рудольфа сформировался. Танцуя так часто, как только мог, и повсюду, куда его приглашали, Нуреев не только регулярно выступал с Королевским балетом, но и отправлялся туда, где его ждала хорошая роль или интересная программа. Участие в спектаклях и концертах определяло распорядок его повседневной жизни. Как правило, она начиналась в 9 утра с обжигающе горячей ванны и чашки чаю с пятью кусочками сахару и тостом. В десять Рудольф уже стоял у станка на утреннем занятии в классе в нескольких свитерах, шерстяных гетрах на ногах и одной из своих многочисленных шапочек на голове. Репетиции продолжались до половины второго, затем – перерыв на обед. Вторую половину дня заполняли новые репетиции, чаепития, примерки костюмов и разные встречи. Перед выступлениями или свободным вечером Рудольф любил подремать пару часов. А без четверти семь вечера он уже был в театре и разогревался на сцене, стараясь перебороть нервное возбуждение перед спектаклем.

Работа поглощала большую часть его жизни, и Нуреев предпочитал не тратить попусту те скудные крупицы свободного времени, что ему порой выдавались. Перебегая из театра в театр, он нередко за один вечер успевал посмотреть первый акт одной пьесы, второй акт другой, финальный акт оперы и какой-нибудь фильм на последнем, самом позднем сеансе. Рудольф старался не пропускать новые постановки в театрах «Олдвич», «Олд-Вик» или «Ройал корт», как и новые выставки в галерее Тейт. Уже практически полностью влившись в местную социальную среду, он частенько захаживал в «Сомбреро Клаб», ресторан на Хай-стрит в Кенсингтоне, «Каприс» в Мейфэре или «Аретузу», клубный ресторан в Челси, пользовавшийся популярностью у деятелей шоу-бизнеса. Любил Нуреев бывать и в фешенебельном ночном клубе «У Дэнни Ля Рю» (под этим псевдонимом скрывала истинное имя его владелица – дама статусная и не желавшая афишировать свои деловые предприятия). В иные вечера Рудольф мог отправиться в «Эд Либ», модную дискотеку на Лестер-сквер, или в самый центр «веселящегося Лондона», где часто развлекались ребята из «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Крошечный подъемник доставлял гостей в клуб, и, по воспоминаниям тогдашней подружки Мика Джаггера, певицы Марианны Фэйсфул, оказаться в те дни «высоко над городом и смотреть на него сверху вниз считалось очень круто».

Заботы о повседневных житейских нуждах Рудольфа легли теперь на Джоан Тринг, того самого администратора гастрольного тура «Безумства Фонтейн», с которой Нуреев поначалу конфликтовал. Теперь его мнение о Тринг изменилось: Рудольф начал откровенно восхищаться ее отвагой. «Вы классно “погоняете палкой”, – заявил он Джоан. – Я не против, чтобы вы за мной присматривали». И Тринг стала его секретарем и управляющим. Она приглашала гостей на приемы и составляла планы их посадки за столом, нанимала экономок и массажистов и следила, чтобы жизнь Рудольфа протекала так гладко, как ему хотелось. Если Горлинский вел от лица Нуреева переговоры о его гонорарах и вкладывал его деньги, то Тринг оплачивала его счета, выписывала чеки и организовывала его поездки. Когда Рудольф работал с зарубежными труппами, имя Тринг всегда фигурировало в его контрактах, которые гарантировали ему также две тысячи восемьсот долларов за каждое выступление, проезд первым классом и покрытие всех издержек.

Бывшая модель, превратившаяся в пиар-агента, Тринг была высокой, волевой женщиной с хриплым смехом, поразительными ореховыми глазами и прямыми темными волосами, ниспадавшими до талии. В свое время она недолго поработала судебным репортером в Австралии, а потом вышла замуж за знаменитого австралийского актера Фрэнка Тринга и переехала с ним в Англию. К моменту знакомства с Рудольфом Джоан уже была разведена и работала пресс-атташе в театре. Строгая и непреклонная по натуре, она и по отношению к Рудольфу заняла твердую позицию, считая себя в равной мере и нянькой, и приемной матерью, и укротительницей льва. «Когда я только начинала с ним работать, то иногда думала: “Боже мой, во что я ввязываюсь?” – вспоминала Тринг. Но, как и все остальные, она быстро стала заложницей его необыкновенного очарования: «Вообще-то он был очень славным и приятным, настоящий плюшевый мишка, не полюбить его было просто невозможно. Я не верю, чтобы кто-нибудь, будучи с ним близко знаком, мог его не любить». Джоан запомнилось его «безграничное обаяние и чрезвычайная возбудимость. Он был похож на шаловливого ребенка. Любил грязные и глупые шутки, но ты готов быть сделать что угодно, лишь бы увидеть, как озаряется это лицо».

Известность позволяла Нурееву поведение, которое только с натяжкой можно было охарактеризовать как остающееся в рамках приличий. Но Тринг это не беспокоило и не смущало. А Рудольф ей доверял, потому что она была «своим в доску парнем», и, похоже, ее не пугала и не обескураживала ни одна его просьба. Тринг сняла для него меблированную квартиру на первом этаже на аристократической Ито-Плейс, которую Рудольф однажды ночью чуть было не спалил дотла, играя с поездом на парафиновом горючем, который купила для него Джоан. Поскольку его «Карман-Гиа» остался у Эрика в Дании, Тринг заказала ему спортивный бежевый «Мерседес-320SL» стоимостью в десять с половиной тысяч долларов. Но Рудольф управлял им так, словно это был один из тех маленьких автомобильчиков в парке аттракционов, водители которых постоянно сталкиваются друг с другом. Несметное число заработанных им штрафов заставило его друга, Питера О’Тула, заметить: «Примерно так же водил и я. Но уже бросил это занятие». Рудольф почти не обращал внимания на красные сигналы светофоров и знаки «стоп».

* * *

Он по-прежнему виделся с Гослингами, всегда готовый впитывать рассказы Найджела об искусстве и устранять пробелы в собственных познаниях. Найджел с его «широтой мышления… казалось, принадлежал к какому-то более раннему веку, – заметил один из его друзей, – и все же был всецело связан с культурой своего времени». В Найджеле Рудольф видел такого отца, каким никогда не был Хамет: эрудированного, спокойного, с тихим и мягким голосом и нестандартным, тонким чувством юмора, никогда не претендовавшего на чужое внимание. Уверенный в себе, Гослинг никогда не изменял своим твердым убеждениям, которые, в частности, во время войны подвигли его стать отказником и работать вместо службы в армии в британском Красном Кресте. Впрочем, в отличие от Хамета Нуреева, у него имелась свобода выбора: родившись в семье сельских мелкопоместных дворян, он обучался в Итоне и Кембридже и, прежде чем обратиться к живописи и написанию романов, поступил на дипломатическую службу в Берлине. Но имя себе Гослинг приобрел совершенно на другом поприще – как художественный и балетный критик, привнеся в эту профессию открытость мышления и дипломатическую изощренность.

И хотя Рудольф редко читал балетную критику Найджела, он