Шрифт:
Закладка:
Снова мы видим попытки генералов Алексеева и Лукомского воздействовать на царя, с тем чтобы он согласился с предложениями Голицына, к тому времени уже находившегося под сильным влиянием Родзянко. То есть, тем самым Лукомский и Алексеев продолжали поддерживать линию Родзянко. «Я, — пишет Лукомский, — сказал генералу Алексееву, что единственный выход — это поступить так, как рекомендуют Родзянко и кн. Голицын, что он, генерал Алексеев, должен уговорить Государя»[905].
Но, несмотря на давление Алексеева и Лукомского, Николай II приказал немедленно передать вышеприведённую телеграмму Голицыну, указав при этом, что «это моё окончательное решение, которое я не изменю, а поэтому бесполезно мне докладывать ещё что-либо по этому вопросу»[906].
Тогда же вечером генерал Алексеев принёс царю только что полученную телеграмму от генерала Хабалова, в которой сообщалось о полной его капитуляции перед революцией: «Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог точка Большинство частей одна за другими изменили своему долгу отказываясь сражаться против мятежников точка Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных Его Величеству войск точка Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников понеся большие потери точка К вечеру мятежники овладели большею частью столицы точка Верными присяге остаются небольшие части полков, стянутые у Зимнего Дворца».
27-го февраля около 23 часов император Николай II внезапно принял решение о своём отъезде из Ставки в Царское Село. Это решение является одним из самых важных и самых таинственных событий пребывания Государя в Ставке в период с 23-го по 27-е февраля. Как мы помним, Государь всё это время был против своего отъезда из Могилёва. Даже 27-го февраля, после получения угрожающих телеграмм Родзянко, Хабалова и Беляева, Николай II по свидетельству В. Н. Воейкова «не хотел уезжать из Могилёва»[907]. Как мы помним, Николай II планировал вернуться в Петроград 1-го марта. Ещё в высланной императрице телеграмме в 19 часов 6 минут 27-го февраля Николай II пишет: «Её Величеству. Сердечно благодарю за письма. Выезжаю завтра в 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Нов[города] в город [Петроград]. Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены. Всегда с тобой. Сердечный привет всем. Ники»[908].
В 20 часов 15 минут 27-го февраля генерал Воейков направил Протопопову следующую шифрованную телеграмму: «Его Величество изволит отбыть из Ставки через Оршу — Лихославль — Тосно вторник 28 февраля 2 часа 30 минут дня и прибыть Царское Село среду 1 марта 3 час. 30 мин. дня»[909].
Поздно вечером 27-го февраля Николай II переносит свой отъезд с 14 часов 30 минут 28-го февраля на ранее утро того же дня. Но ещё позже царь решает уехать из Ставки немедленно, то есть поздно вечером 27-го февраля. Мордвинов вспоминал, что около 23 часов 30 минут 27-го февраля свита узнала, что «на завтра утром назначено наше отбытие в Царское Село, […] что всей свите приказано готовиться к отъезду. Я направился к себе в гостиницу «Франция», чтобы отдать распоряжение своему старику Лукзену (дворцовый лакей Мордвинова — П. М.), и к своему удивлению нашёл его уже почти готовым к отъезду, с уложенными вещами, ожидающим присылки автомобиля, чтобы ехать на вокзал. Оказывается, что за несколько минут до моего прихода было передано по телефону извещение всем быть немедленно готовыми к отъезду, так как императорский поезд отойдёт не завтра утром, а сегодня же около 12 часов ночи. Было уже около половины двенадцатого»[910].
Генерал Дубенский пишет: «Часов в 11 вечера, когда я сидел у себя в комнате, ко мне вошёл барон Штакельберг и взволнованным голосом сказал: Скорее собирайтесь. Мы сейчас уезжаем. Государь едет в Царское. Происходят такие события, что нельзя 904 сказать, чем все это кончится»[911].
Что же должно было произойти такого, чтобы император вдруг столь внезапно решил уехать из Ставки, да ещё так поспешно? Из воспоминаний царского окружения мы точно знаем, после чего Николай II принял это решение. Полковник Мордвинов пишет: «Вечером, около десяти часов, во время чая, когда ни граф Фредерикс, ни Воейков обыкновенно не появлялись, они оба неожиданно вошли к нам в столовую. Граф Фредерикс приблизился к Государю и попросил разрешения доложить о чём-то срочном, полученном из Царского Села. Его Величество встал и вышел вместе с ним и Воейковым в соседнее зало, где доклад и переговоры продолжились довольно долго. Государь затем вернулся к нам один, но был, видимо, очень озабочен и вскоре удалился в свой кабинет, не сказав нам ни слова»[912].
Именно после этого эпизода царь принял решение на следующее утро 28-го февраля уехать из Ставки. Какую же информацию мог получить из Царского Села император, что она так кардинально повлияла на него? Мордвинов нам намекает, что эта информация касалась семьи Государя. «Мы совершенно не знали, в чём заключался неурочный доклад министра Двора, но, судя по озабоченности Государя и отрывкам долетавшего до нас разговора, догадались, что положение в Царском Селе становилось серьёзным и опасным, о чём сообщал по телефону из Александровского дворца граф Бенкендорф»[913].
Нам представляется, что это мнение Мордвинова ложно. Как он мог слышать отрывки, безусловно, секретного разговора царя? Откуда он понял, что речь шла с Бенкендорфом?
Эти сведения Мордвинов мог почерпнуть уже позже из мемуаров Воейкова. Тот писал: «В понедельник вечером, по поручению Её Величества, ко мне позвонил из Царского Села обер-гофмаршал граф Бенкендорф, передавший, что Государыня очень беспокоится за детей ввиду всего происходившего в столице и предлагает выехать с детьми навстречу Его Величеству. Кроме того, граф Бенкендорф мне сообщил, что основанием беспокойства Её Величества явились сведения, полученные от военного министра генерала Беляева, так как ни с кем другим из членов правительства в данное время войти в контакт нельзя. По словам генерала Беляева, волнения в Петрограде настолько разрослись, что нужно опасаться движения революционной толпы из Петрограда на Царское Село. Поставив тотчас министра Двора в известность о подробностях моего разговора с графом Бенкендорфом, я с графом немедленно пошли к Государю. Когда я доложил Его Величеству содержание разговора с графом Бенкендорфом, Государь сказал: «Ни в коем случае… Больных детей возить поездом… ни за что…» В это время уже четверо детей были больны корью. Затем Государь добавил: «Передайте Бенкендорфу, чтобы он доложил Её Величеству, что ввиду создавшегося положения я сам решил сейчас
