Шрифт:
Закладка:
Особой оценки требует информация о попытке императрицы дозвониться до Николая II. Странно, что Бенкендорф спокойно дозвонился до Ставки, а императрица не смогла этого сделать. Между тем генерал-квартирмейстер Ставки генерал-лейтенант А. С. Лукомский в своих воспоминаниях сообщает: «После получения телеграммы от председателя Совета Министров Государь больше часа говорил по телефону. Особый телефон соединял Могилёв с Царским Селом и с Петроградом. Так как председателю Совет Министров Государем Императором была послана телеграмма, то все были уверены, что Государь говорил с императрицей, бывшей в то время в Царском Селе»[919].
Находясь в эмиграции, Лукомский 3-го июля 1922 года был допрошен следователем Н. А. Соколовым в рамках уголовного дела по убийству царской семьи. На своём допросе Лукомский подтвердил факт беседы Николая II по телефону 27-го февраля: «Особый телефон, соединявший Царское Село и кабинет Председателя Совета министров непосредственно со Ставкой, находился в отдельном помещении. Я подтверждаю ту часть моих воспоминаний, в которой я объясняю, почему я думаю, что Государь говорил перед ответом князю Голицыну по телефону с Императрицей. Самый же факт Его беседы по телефону мне положительно был известен»[920].
По Лукомскому, разговор царя по телефону происходил днём. Значит, это не мог быть разговор с Бенкендорфом. По утверждению совершенно не заинтересованной Лили Ден, царица утверждала, что дозвониться до императора она 27-го февраля не смогла. С кем же разговаривал император? Это мог быть неизвестный, который и сообщил Николаю II информацию о грозящей ему в Ставке опасности. Но вполне возможно, Лукомский выдумал этот телефонный разговор. Для чего это нужно было Лукомскому? Для того, чтобы закрепить в сознании читателя факт свободного общения царя с царицей. А это было нужно Лукомскому лишь только в том случае, если 27-го февраля заговорщики, в числе которых был и он сам, не прервали связь Николая II с Царским Селом. Начиная с 27-го февраля и заканчивая 5-м марта, император и императрица были лишены возможности какого-либо прямого общения. Посылаемые ими друг другу письма и телеграммы либо передавались выборочно, либо вообще не передавались. Лили Ден вспоминала, что императрица говорила ей, что 27-го февраля, 1-го и 2-го марта она послала царю несколько телеграмм, на которые она не получила ответа. Позднее император Николай II рассказал императрице, что получил все её телеграммы после «отречения»[921].
Анализ имеющихся фактов позволяет сделать предположение, что поздно вечером 27-го февраля император Николай II получил сведения о существовании заговора в Ставке. Он понял, что та информация, из-за которой он приехал в Могилёв и которая удерживала его в Ставке, была ложной и подброшена ему генералами-изменниками. Каждый лишний час нахождения царя в Могилёве приближал победу революции в Петрограде. Вот почему Николай II принял решение немедленно, не теряя ни минуты уехать из Могилёва.
Генерал Лукомский, в общем, подтверждает эту нашу мысль. «Находясь в Могилёве, — пишет он, — Государь не чувствовал твёрдой опоры в своём начальнике штаба генерале Алексееве»[922]. Лукомский считал, что царь верил Рузскому, а Мордвинов это оспаривал. Для нас нет сомнений, что к концу 27-го февраля 1917 года император Николай II не верил ни Алексееву, ни Рузскому, ни Лукомскому. Император понимал, что нужно любой ценой прорваться в Петроград, куда должны были подоспеть отправляемые им верные части с фронта.
Но как только генералитет Ставки узнал, что император Николай II хочет немедленно уехать из Ставки, на него начало оказываться существенное давление, чтобы он Ставки не покидал.
Лукомский пишет, что первое известие о том, что император хочет покинуть Ставку, было сообщено ему дворцовым комендантом Воейковым. «Дворцовый комендант, — пишет Лукомский, — сказал мне, что Государь приказал немедленно подать литерные поезда и доложить, когда они будут готовы; что Государь хочет сейчас же, как будут готовы поезда, ехать в Царское Село; причём он хочет выехать из Могилёва не позже 11 часов вечера. Я ответил, что подать поезда к 11 часам вечера можно, но отправить их раньше 6 часов утра невозможно по техническим условиям: надо приготовить свободный пропуск по всему пути и всюду разослать телеграммы. Затем, я сказал генералу Воейкову, что решение Государя ехать в Царское Село может повести к катастрофическим последствиям, что, по моему мнению, Государю необходимо находиться в Могилёве. […] Генерал Воейков мне ответил, что принятого решения Государь не изменит, и просил срочно отдать необходимые распоряжения»[923].
Генерал Лукомский немедленно дал по телефону необходимые указания начальнику военных сообщений генерал-лейтенанту Н. М. Тихменёву. Генерал Тихменёв вспоминает об этом так: «27 февраля генерал Лукомский передал мне распоряжение о немедленной подаче литерных поездов, так как Государь собрался уезжать в Царское Село. Я был несколько удивлён. Во-первых, я только что получил сведения, и довольно точные, что Государь собирается уезжать не сегодня, а лишь послезавтра утром. Затем, никаких распоряжений о пропуске царских поездов я обычно не делал, так как всеми царскими поездами ведала инспекция императорских поездов, лишь согласуй, когда это было нужно, график движения с соответствующим путейским органом»[924].
Отдав распоряжение Тихменёву, генерал Лукомский тотчас отправился к генералу Алексееву, который уже спал. Лукомский его разбудил и стал настаивать, чтобы Алексеев немедленно пошёл к Государю и отговорил его от поездки в Царское Село. Генерал Алексеев немедленно пошёл к царю, но вернулся ни с чем: Николай II твёрдо решил ехать.
Полковник В. М. Пронин вспоминал: «В течение второй половины дня ген. Алексеев, несмотря на повышенную температуру и озноб, несколько раз был с докладом у Государя и упрашивал его, во имя блага Родины и скорейшего успокоения народных волнений, последовать советам кн. Голицына и Родзянко и дать ответственное министерство. Он также убеждал Государя не покидать Ставки, указывая Его Величеству на всю опасность такого шага в настоящее тревожное время. […] Вечером ген. Алексеев вновь был у Государя и просил Его даровать стране ответственное министерство. «На коленях умолял Его Величество», — сказал он грустно качая головой, возвратившись из дворца: «не согласен»…»[925].
В. Н. Воейков довольно точно объяснил причину подобных воспоминаний. «Штабные офицеры, — писал он, — старались замаскировать деяния генерала Алексеева рассказами о том, как он на коленях умолял Его Величество даровать стране ответственное министерство, а также не покидать Ставки в такие тревожные дни. Когда я проверил эти слухи у Государя, он был очень удивлён и сказал, что об ответственном министерстве Алексеев с ним действительно говорил, но не стоял на коленях. Что же касается отъезда из Ставки, то такого совета Государь от Алексеева не слыхал»
