Русская армия неразрывно связана с мужицкой Русью. Никакой подготовленностью, никаким посторонним влиянием и воздействием нельзя объяснить тот факт, что во всех резолюциях, принимавшихся на крестьянских собраниях в марте, требовалось довести войну «до победного конца» и сохранить неприкосновенность территории. Если влияние большевиков в деревне было незначительно367, то связи с партией, выставившей на своем знамени «Земля и воля», были значительны. В партии сильно было и циммервальдское течение. Очевидно, не крестьяне должны были приспособляться к своим политическим руководителям, а обратно. Не приходится поэтому поддерживать тезис, получивший известную популярность в некоторых русских общественных кругах и нашедший отклик в первых обозрениях революционных событий, которые вышли из-под пера иностранцев (напр. Chessin), – тезис, согласно которому русский солдат на войне сражался не за Россию, а за Императора, и с устранением этого символа отпали побудительные причины для героизма и жертвенности.

2. Победоносная война

Официальная версия происхождения революции, данная партийным оратором в Учредительном собрании, не может быть отнесена к числу концепций исторических, ибо в значительной степени противоречит фактам. Не потому ли «вождь партии» Чернов, вступив уже на стезю историческую и определяя источники «рождения февральской революции», присоединился к другому объяснению: «Решающую роль в наступлении революции сыграла военная неудача, когда перед “общественным мнением и народным сознанием” вырисовался “фактический проигрыш войны”». Тогда «страна попробовала спастись революцией». Такая точка зрения несколько неожиданна, ибо коммунистическими писателями она всецело приписывалась «буржуазии», которая пыталась революционному перевороту придать характер «возмущения военными неудачами Царя». В действительности это объяснение почерпнуто из общественных переживаний более раннего времени – неудач 15-го года и первых разговоров о «дворцовом перевороте» – психологии, с некоторым запозданием переданной Родзянко в послереволюционных воспоминаниях и реально не соответствовавшей личным его настроениям перед революцией. Накануне революции сознания о «фактическом проигрыше войны» уже не могло быть, а тем более убеждения, что «военная энергия армии была уже как бы пулею на излете, бессильно отскакивающей от груди неприятеля». Продолжавшиеся разговоры о перспективах «сепаратного мира», как пытались мы показать (см. мою книгу «Легенда о сепаратном мире»), в значительной степени были агитационным политическим орудием. Даже компромиссная концепция, которую в худшем случае допускал в середине 16-го года вел. кн. Ник. Мих. – ни победителей, ни побежденных, не ставилась уже в сознании оппозиционной общественности. «Мы не хотим мира без победы», – заявлял ее лидер с кафедры Гос. Думы 15 февраля 17-го года; Милюков, по компетентному свидетельству Набокова, до революции «глубоко верил в «победный конец».

В дни революции старая концепция была подновлена: переворот произошел во имя победоносного окончания войны368 (Госуд. Дума вступила в борьбу с властью «ради победы» – гласило обращение Моск. гор. Думы 28 февраля) и достижения исторических задач, лежащих перед Российской империей. Руководящая идея революции заключалась в победе над германским империализмом – утверждал Родзянко в московском Государственном Совещании. Наиболее ярким выразителем этих империалистических чаяний передовых слоев «буржуазии» был, как известно, сам лидер этой «цензовой общественности» и первый министр ин. д. революционного правительства. Его рупором на ролях народного трибуна был депутат Родичев, со свойственным ему пафосом зажигавший слушателей на митингах заманчивой перспективой будущего величия России. В первый момент революции едва ли мог найтись среди политических деятелей такой оптимизм, который стал бы объяснять петербургский солдатский бунт и рабочую забастовку с призывами «долой войну!», «долой самодержавие!» осуществлением отдаленных «национальных» чаяний. Палеолог рассказывает, что 4-го Милюков посетил послов (Франции, Англии и Италии). Прежде чем начать формальный разговор, французский посол попросил официального гостя высказать свое откровенное суждение о положении вещей. В порыве искренности (так казалось послу) Милюков ответил: «В течение 24 часов я переходил от полного отчаяния почти к полной уверенности. Мы не хотели этой революции перед лицом врага369. Я даже ее не предвидел: она совершилась помимо нас… Теперь дело идет о спасении России, ведя войну до последнего, до победы». Но Милюков ничего реального не мог еще сказать послам – ведь в согласительную ночь вопрос о войне остался открытым. Палеолог был неудовлетворен: люди, которые пришли к власти, по его мнению, не имели ни определенной точки зрения, ни необходимой смелости в такой тревожный момент; надо в рядах Совета искать энергичных людей с инициативой. Первый «манифест» нового правительства по своему сдержанному тону о войне привел посла даже в негодование: хотя и была упомянута верность союзным обязательствам и обещана война до победы, но ничего не было сказано о прусском милитаризме и о целях союзников. Дантон и Гамбетта говорили по-другому. Свое недовольство Палеолог тотчас же выразил министру ин. д., на что последовал ответ: «Предоставьте мне время», причем министр обещал найти в ближайший срок повод удовлетворить дипломатических представителей союзных держав.

Повод представился 11 марта, когда послы вручали в Mapиинском дворце новому, признанному державами, правительству свои доверительные грамоты. В ответной речи русский министр сказал: «Временное правительство, одушевленное теми же намерениями и проникнутое тем же пониманием задач войны, как и союзные с нами народы, ныне приносит для осуществления этой задачи новые силы. Великие идеи освобождения народностей и создания прочных международных отношений – идеи, осуществление которых невозможно без решительной борьбы, ныне получают новую и твердую опору в идеалах русской демократии. Два новых препятствия стоят на пути осуществления этих идеалов. Одно заключается в тех стремлениях наших противников достигнуть мирового преобладания за счет других народов, которые явились главной причиной мирового конфликта. Мы все сознаем громадную опасность этих стремлений, и мы твердо решились вместе с вами употребить все силы и принести все жертвы для окончательного устранения их и для создания условий прочного мира путем решительной победы. Но было и другое препятствие: это наш старый порядок, ныне разрушенный. Государственная Дума и вся страна убедились, что при этом порядке, лишавшем нас всякой возможности организовать страну для решительного национального усилия, победа нами достигнута быть не может. Это убеждение сделалось даже первым источником совершенного народом переворота. Могу вас уверить, что исход этого переворота не может противоречить его причине. Взгляните кругом – и вы увидите, что желания ваши уже осуществились370. Рабочие уже стоят у станков, порядок уже господствует на улицах – дисциплина восстанавливается в войсках. И по мере того, как сглаживаются эти второстепенные черты, сопровождающие всякую