Навестив того позже в его маленьком скромном доме, братья выяснили, что дядюшка Лу – самый настоящий заклинатель. Бывший, правда. Когда-то давно он состоял в клане Хань Ин, но потом не поделил что-то с главой, вышел из клана и стал бродячим заклинателем. Провел в пути больше десяти лет, исходил всю страну и парочку соседних земель, но некоторое время назад сильно пострадал на божественной охоте и вынужден был сменить род деятельности. Однако на стене у него висел меч-цзянь в поцарапанных деревянных ножнах, и медитацию с тренировками дядюшка Лу (своего полного имени он так и не назвал) не забросил.

Едва только увидев впервые, как он движется по двору, то замирая и приникая к земле, то бросаясь вперед в стремительном выпаде, Шоуцзю не задумываясь выпалил:

– Научите меня!

– Зачем тебе это, сынок? – спросил старик. – Твой отец не одобрит этого, как наследник ты должен будешь перенять семейное дело, а владение мечом в торговле тканями не пригодится. Сложившиеся в детстве привычки похожи на инстинкты. Привычки станут сутью человека[463]. Я не хочу испортить тебе судьбу, твоя семья вряд ли скажет мне спасибо.

– Научите меня! – повторил Шоуцзю упорно. Он едва слышал слова собеседника, сердце билось о грудную клетку, будто стремилось вырваться и улететь прямо в небо, без крыльев, без меча, который сиял перед глазами как единственно верный, единственно достойный путь.

Старый заклинатель долго молчал, потом поманил мальчика к себе. Прощупал пульс, промял пальцами несколько точек на теле, попросил подпрыгнуть, пробежать пару кругов, потом погладил по голове и проговорил с тяжелым вздохом:

– В тебе есть сила, и сила эта будет лишь расти. Ее питает огонь, что горит в тебе. Если оставить все как есть – он сожжет тебя изнутри. Если учить тебя – он сожжет людей вокруг тебя. Выбора, как видно, нет. Я полагаюсь на судьбу.

Воспоминания следующих нескольких лет виделись драгоценными камнями на жизненном пути, спелыми плодами на древе жизни. Хотя бы раз в неделю Шоуцзю находил время прибежать к дядюшке Лу; он бегал бы к нему хоть каждый день, но отец, чье отношение к заклинателям нисколько не изменилось, мог заметить слишком частые отлучки, а потому Шоуцзю охранял тайну с осторожностью дикого зверя, защищающего свое логово. Дядюшка Лу учил его кое-чему из техники Хань Ин, но больше – тому, что освоил сам за годы странствий.

– Искусство каждого клана, туди[464], – говорил он, – состоит из набора определенных техник с ограниченным числом вариантов. Против адепта своего же клана или любого другого сработает, против безмозглой нечисти, сколь угодно сильной, – тоже, а вот в драке с разбойниками или наемниками вряд ли поможет, ведь дерутся они грязно, их цель обычно – убить тебя. Потому главная твоя задача – не столько показать свое искусство, сколько остаться в живых. А использовать энергию везде можно.

Свой стиль дядюшка Лу называл «Кулаком Без Пределов». Стойки с разнообразными ударами, выпады, которые трудно блокировать, и прежде всего – работа с энергией. При быстрой смене направления один и тот же энергетический импульс можно было использовать несколько раз, причем при правильной концентрации ци почти не рассеивалась. Шоуцзю научился бегать много и долго, так что мог пробежать весь город из конца в конец не один раз, даже не запыхавшись.

Сяньцзань все так же ходил с ним, пусть у него особых способностей к заклинательству и не обнаружилось. Однако дыхательные упражнения и медитации пригодились и брату.

– Ты же покатаешь меня на своем мече, гэгэ, когда получишь его? – спрашивал он. И у Шоуцзю духу не хватало объяснить ему – он рано это понял, – что настоящий заклинательский меч ему, сыну торговца, взять неоткуда. Духовное оружие ковали только в кланах, и лучшее, что ему светило, – обычный клинок из городской кузницы.

Самое то для разбойников и мелкой нечисти.

Да, встречи с мастером казались драгоценными камнями, зато походы в лавку с отцом – неподъемными булыжниками. Черная одежда, так похожая на взрослую[465], не давала, оказывается, права принимать свои решения. Господин Си Цзинсун всерьез вознамерился передать семейное дело старшему сыну – это ему диктовали и традиции, и мораль, и завещанная предками мудрость: «Обучение ребенка должно начинаться с детства»; его не слишком заботили собственные желания и стремления Шоуцзю. А тот сначала терпел, потом стал пытаться игнорировать многочисленные наставления и наконец открыто заявил, что не собирается становиться торговцем и уже все решил для себя.

Для двенадцатилетнего подростка, которому должно уважать старших, особо почитать родителей и смиренно принимать все сказанное к сведению, он высказался слишком резко. Однако горевший в нем огонь не давал больше молчать.

Отец испугался этого огня – или был просто разгневан столь откровенным неповиновением. Едва прозвучало слово «заклинатель», как все краски покинули его лицо. Он ухватил сына за ухо и протащил прямо по улице до самого дома, где швырнул у крыльца на землю и приказал вызвать жену.

– И чему же мать моих детей[466] научила нашего сына? – процедил он сквозь зубы.

Мать осталась спокойна. Двухлетний А-Ши у нее на руках сморщился и отвернулся от отца, будто собираясь заплакать; Сяньцзань высунулся из-за двери, круглыми глазами глядя на разгневанного отца и старшего брата.

– Тому, я полагаю, как отличать добро от зла, быть честным и стремиться к истине. Что же вызвало такой гнев отца моих детей?

– Если мой сын и правда научен отличать добро от зла, как он мог заявить, что желает стать заклинателем?! Одним из этих злонамеренных, беспринципных, порочных… – Он задохнулся и умолк.

– Считать порочными всех совершенствующихся так же самонадеянно, как и назвать проходимцами всех портных, если один из них когда-то обманул покупателя, – возразила мать все так же спокойно. – Может быть, когда-то заклинатели и принесли Жэньго много зла, но прошло уже достаточно времени, чтобы увидеть в них больше пользы, нежели вреда. Путь выбравших постижение тайн мира, путь отмеченных богами весьма почетен.

– Замолчи! – Отец окончательно вышел из себя. – Пока я жив, никто из моих детей и близко не подойдет к этой заразе! Не для того я сохранял и приумножал наследие предков, чтобы мой наследник пустил его по ветру ради глупой прихоти! А-Юй, подай мне розги, я выбью из него эту дурь!

Тут А-Ши расплакался уже навзрыд, и мать быстро унесла его в дом. Сяньцзань же остался, вцепившись в дверь побелевшими пальцами, и не отводил глаз. Он видел все.

А Шоуцзю вытерпел все. И десять ударов, от которых спина и ребра болели потом сильнее, чем от самых напряженных тренировок у дядюшки Лу, и домашний арест сроком на месяц. Только решил для себя, что обязательно добьется своего. Не нашлось еще такого карниза, что заставил бы его склонить голову[467]. Пытаться же убедить отца – все равно что немому глухого учить[468]. Он все равно не услышит. А сам Шоуцзю и объяснить не сможет: какими словами описать то, что горит у него в груди?

Сяньцзань жалел брата, тайком приносил ему сладости и весточки от дядюшки Лу, даже деревянный меч притащил, чтобы Шоуцзю не забрасывал тренировки. Подчиниться отцу, правда, не просил: видимо, понимал, что толку все равно не будет. Шоуцзю уже продумывал, как возобновить встречи с наставником, когда его выпустят из комнаты, но увидеться им так и не довелось: едва минул месяц, отец отправил старшего сына в земли соседнего клана, Вэй Далян, к своим знакомым, тоже занимавшимся торговлей и жившим в городе Аньи. Те согласились принять мальчика на обучение в обмен на некоторые торговые уступки.

Домой Шоуцзю вернулся только через шесть лет.

Его жизнь вне семьи не была настолько ужасной, как он представлял себе поначалу. Правда, когда по приезде он попытался сбежать обратно в Хофэй, его почти сразу поймали и высекли так, что он не мог встать неделю. Пришлось стиснуть зубы и смириться – временно.

«Долгий огонь сталь закаляет», – сказал себе Шоуцзю и принялся искать выгоду в текущем своем положении.

Знакомые