Надо сказать, что, подобно с отношением к инициативам Я. А. Слащева, к конкретным делам так и не перешли.

Поэтому, при всех оговорках (прежде всего ссылаются на неблагоприятные условия Гражданской войны), думается, П. Н. Врангель просто вел осторожную политическую игру, предполагавшую не отпугнуть, не оттолкнуть возможных попутчиков или даже союзников, но и не взять на себя лишних обязательств.

Свои «маневры» на «встречном курсе» даже в стесненных для украинских вооруженных сил обстоятельствах осуществлял и С. В. Петлюра. Вряд ли при этом его расчеты можно считать реалистичными и перспективными. Так, в директивах руководителю Чрезвычайной дипломатической миссии в Румынии К. Мациевичу он ставил задачу достичь размежевания боевых действий между воинскими силами УНР и врангелевцами: «лучше всего было бы, если бы Правобережье заняла наша армия, а армия Врангеля шла бы себе по левому берегу, пока наше войско путем мобилизации не окрепнет настолько, чтобы могло занять и Левобережье». А вообще «политические договора с командованием ген. Врангеля, – настаивал С. В. Петлюра, – в эту пору были бы несвоевременны и нецелесообразны»[978]. Стоит ли доказывать, насколько такие подходы были утопичны, как и предложения украинизации белогвардейских войск? В свою очередь, правитель Юга России, как и его предшественник – А. И. Деникин, а также дипломаты Антанты не только крайне негативно относились к главе Директории и Главному атаману войск УНР, но и выдвигали условием продвижения переговоров о заключении конвенции с украинской армией и возможности признания правительства УНР «проведение разницы» между правительством и личностью С. В. Петлюры, а также федерирование с Россией[979]. Стремление защитить национального лидера привело даже к определенному всплеску дипломатического пикирования – рассылке украинским международным ведомством специального циркуляра с ответными претензиями к барону П. Н. Врангелю, причастному в прошлом к антиукраинским акциям[980].

Официально признав 10 августа 1920 г. диктаторский режим П. Н. Врангеля в Крыму, Франция начала оказывать дипломатическое давление на руководство УНР, по существу, повторяя сценарий годичной давности: заставить украинскую сторону пойти на более тесное сотрудничество с белогвардейцами, фактическое подчинение им своего воинского потенциала. Эту позицию не только разделяло, но и деятельно поддержало правительство США[981].

Усилившиеся в результате контакты (в том числе и встреча в Севастополе 10 сентября 1920 г. украинских посланцев И. Литвиненко, М. Крата и Л. Е. Чикаленко с П. Н. Врангелем, начальником генерального штаба Российской армии генералом П. Шатиловым, главой правительства Юга России А. В. Кривошепным, министром иностранных дел П. Б. Струве и др.) выявляли больше противоречий, чем совпадений. Это касалось главных, определяющих моментов. Так, украинская сторона твердо настаивала на признании Украины самостоятельным, независимым государством, а российская под разными предлогами уклонялась от этого, выдвигая, в частности, и пожелание отложить решение этого вопроса до лучших времен – победы над Красной армией, возрождения «бывшей» России. Туманные обещания разрешить украинский вопрос демократическим путем в будущем большого доверия не внушали, разбивались о получаемые сведения из частных источников, расходившиеся с торжественными, ритуальными заверениями на публичных мероприятиях. В этих условиях «пробуксовывал» прогресс и в, казалось бы, животрепещущей сфере – координации военных усилий в борьбе против общего врага[982].

Безусловно, не способствовали успеху и разногласия, даже распри, например между сторонниками и противниками С. В. Петлюры в украинском политикуме, в частности в эмиграционных кругах (не стоит забывать, что к концу шел 1920 год, и многие вчерашние политические деятели, и украинские, и татарские, и российские, в том числе и достаточно крупномасштабные, оказались за рубежом, хотя не хотели мириться с тем, что это случилось надолго, навсегда). Неудивительно, что к контактам с рядом из них (скажем, с С. К. Моркотуном), приезжавших в Крым с различными проектами, относились с объяснимой осторожностью[983], усматривая в некоторых инициативах и акциях отсутствие реализма, а то и авантюризм. Впрочем, есть и иные мнения[984].

Наверное, тут уместно заметить и следующее. Если в канву общей истории, или истории дипломатии, может быть, даже в историю деятельности некоторых спецслужб, реконструкцию генеалогии взглядов и теоретических подходов, платформ, подобные страницы, безусловно, логично вписываются, такой вывод никак нельзя распространять на отношения Украины и Крыма в целом. Все-таки тут следует проводить водораздел, хорошо сознавая при этом, что в общественных процессах в рафинированном виде ничего не происходит – определяющие факторы непременно сопровождаются (обрастают) массой иных элементов, нередко малозначимых, противоречивых, иногда просто противоположного направления и свойства. И сколь бы интересными какие-то детали ни представлялись сами по себе, относить все, что только ни становится достоянием знания, безапелляционно в разряд межгосударственных, международных отношений, конечно, не стоит.

Отмеченное в полной мере следует отнести к любым политическим манипуляциям, преследовавшим цель не решить сложные, важные проблемы на надлежащем уровне, а лишь поспекулировать на них, ввести в заблуждение общественное мнение для удовлетворения корыстных интересов. И относиться это должно ко всем участникам процессов, сходивших с принципиальной платформы, тем более что сами они нередко квалифицировали те или иные действия оппонентов как «хитрую игру». Термины подобного рода не раз употребляли, а главное – и соответствующим образом действовали – и П. Н. Врангель, и С. В. Петлюра, и Н. И. Махно, и Д. Сейдамет, и Ю. К. Пилсудский, и многие другие, часто вместо интересов дела выдвигая личные амбиции, узкогрупповые расчеты. Такие настроения не удавалось преодолеть даже в крайне неблагоприятных, практически катастрофических обстоятельствах, когда власть, что называется, «уходила из рук», а партнеры упорствовали в отстаивании своих требований, не соглашались на компромиссы или же вели себя крайне эгоистично.

Когда же наконец были выработаны соответствующие инструкции, 20 октября в Бухаресте были начаты официальные переговоры между главой чрезвычайной дипломатической миссии в Румынии К. Мациевичем и представителем П. Н. Врангеля в румынской столице С. Поклевским-Козеллом. Однако последний в ответ на предложения украинского дипломата заключить военную конвенцию и политическое соглашение сообщил, что вести переговоры на подобные сюжеты его не уполномочили. Время стремительно уходило, а стороны продолжали настаивать на своих позициях, неотвратимо заходя в тупик[985]. Такая же участь ждала и инициаторов перенесения переговоров между представителями УНР и П. Н. Врангеля в Париж и Варшаву, когда белогвардейцы оставляли Крым, а петлюровские части – Украину[986].

Единственное, что напрашивается в данном случае, – это предположение о том, что и при другом течении событий кардинально изменить ситуацию было вряд ли возможно.

Надеясь на собственную силу, П. Врангель не согласился на координацию действий с польской армией (французские специалисты, в частности, предлагали ввести