Шрифт:
Закладка:
10 июня 1920 г. столицу Украины вместе с отступающими поляками, оставили руководители УНР, руководство Украинской революции[929]. И, как впоследствии выяснится, теперь уже навсегда.
Как известно, война на этом была далеко не закончена. Потребовались еще долгие месяцы ожесточенных боев, привлечение с обеих сторон новых крупных сил, гибель тысяч солдат, энергичное вмешательство в ход событий дипломатов ведущих европейских государств и даже Ватикана, прежде чем Красная армия, развив июньский успех, к концу июля оттеснила поляков практически к границам Галиции, а впоследствии решительным ударом вышла под стены Львова и Варшавы[930].
Однако, отступая, польское командование к середине августа собрало достаточно мощный вооруженный кулак. Гораздо более масштабной, чем прежде, стала разносторонняя помощь Антанты, особенно Франции. Операцию контрнаступления разработал и осуществил опытный французский генерал М. Вейган[931]. Поляки назовут случившееся, начиная с 15 августа 1920 г., «чудом на Висле». Но это «чудо» имело вполне реальные основания.
Это прежде всего колоссальное переутомление Красной армии, которая осуществила сверхдальний переход с постоянными боями и без передышки, стремительно продвигалась на запад без должной поддержки тыла, подтягивания резервов, при нехватке боеприпасов, в атмосфере нарастающего неприятия преобладающей частью поляков присутствия на их территории чужого войска, широкого культивирования среди населения патриотических и националистических настроений.
Красным командованием (Л. Троцким, С. Каменевым, М. Тухачевским, А. Егоровым, И. Сталиным, Г. Гаем и др.) было допущено немало ошибок[932], что вынуждены были признать В. Ленин[933], Л. Троцкий (последний, правда, стремился переложить ответственность с себя на других военачальников за неумелое управление военными делами)[934], Политбюро ЦК РКП(б). В частности, запоздалым оказалось решение об объединении Западного и Юго-Западного фронтов, несвоевременно были осуществлены необходимые совместные военные маневры, преждевременно решили перебрасывать части буденовцев поближе к Крыму для борьбы с П. Врангелем. Сказались некомпетентность и амбициозность некоторых военачальников. Не оправдались расчеты и на революционный подъем в среде польских трудящихся, поддержку советского похода пролетариатом западных стран. Так, даже военный специалист М. Тухачевский верил в возможность осуществления революции в Польше «извне», считал, что «польская кампания» могла стать «связующим звеном между революцией Октябрьской и революцией Западно-Европейской»[935]. Кстати, полемизируя с советским командующим на страницах публицистических трудов, Ю. Пилсудский доказывал, что в Польше не могло быть революционного взрыва и красный военачальник ошибся, рассчитывая найти для себя в этой стране «продуктивную помощь»[936].
Однако эйфория от первоначальных успехов, переоценка собственных возможностей и революционных потенций на Западе охватила тогда умы многих советских руководителей, а лозунг «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!» казался им совсем не утопическим, а таким, который можно реализовать в ближайшее время. Впрочем, революционное нетерпение овладело и представителями других стран – именно в то время они собрались на второй конгресс Коминтерна в Петрограде и буквально со дня на день ждали новых грандиозных побед над миром капитала, пытались стимулировать радикальные настроения в Европе призывными лозунгами. Правда, вряд ли стоит воспринимать подобные лозунги, резолюции, декларации и т. п. как военно-оперативные или военно-стратегические планы, как это пытаются трактовать некоторые авторы, занятые критикой коммунистических планов осуществления мировой пролетарской революции[937].
В призывах к осуществлению мировой революции, видимо, все же преобладал общеполитический, идейно-нравственный компонент, стремление развязывать повсеместную революционную инициативу, поддерживать даже иллюзорные надежды, которые между тем могут хоть в какой-то степени способствовать продвижению социалистического дела, социалистической идеи. А довольствоваться все равно придется только реально достижимым. Именно так, впрочем, и действовали В. Ленин и его соратники. Тем не менее ощущение поражения от этого не было менее болезненным, неприятным.
На протяжении второй половины сентября – начала октября 1920 г. преобладающим польским силам удалось оттеснить Красную армию вглубь Украины на 120–200 км, однако советские войска оказывали упорное сопротивление, и обессиленные беспрерывными боями поляки согласились на перемирие[938]. Украинская Народная Республика, ее руководство, особенно военные, попали в безвыходное положение. Без польской помощи они, несомненно, и не начинали бы кампании 1920 г., а ее ход лишний раз убеждал трезвомыслящих политиков в призрачности надежд на решение собственных проблем «чужими руками».
Уже в ходе отступления польских армий С. Петлюра стремился добиться каких-то новых решений в отношениях с Речью Посполитой, пытался найти возможность для личной встречи с Ю. Пилсудским. Последний же избегал контакта, отказал главному атаману в аудиенции в Перемышле и Луцке, согласившись наконец-то на короткую встречу 16 июля в Замостье.
Несмотря на аргументы и просьбы С. Петлюры, Ю. Пилсудский откровенно давал понять лидеру УНР, что Польша стремится выйти из затянувшейся игры. При этом польский руководитель ссылался как на определяющий фактор на позицию стран Антанты в украинском вопросе, наставляя коллегу морализаторскими аргументами: «Украинцы сами должны продемонстрировать свершившиеся факты, которые бы доказали, что независимая Украина в действительности существует. Например, поднять всеобщее восстание»[939].
Ю. Пилсудский не пожелал обсуждать вопросы Восточной Галиции. Проигнорировал он и отчаянные доводы С. Петлюры о том, что в случае заключения польско-советского перемирия украинцы будут просто оставлены союзниками на произвол судьбы[940].
Польское общество, утомленное семилетней войной и смертельно испуганное приходом под стены Варшавы красных частей, не желало больше рисковать. Политиков больше интересовало удержание власти на «восточных окраинах» («синица в руке»), чем нанесение поражения Советской России и Советской Украине («журавль в небе»). Заинтересованность в прекращении войны высказывали и большевики.
Но, пожалуй, все же самым главным было то, что совет Антанты не поддерживал больше антибольшевистских милитаристских намерений Ю. Пилсудского, настаивая на польско-российском соглашении. Победы Красной армии пугали тогда многих, и Запад был всерьез обеспокоен тем, чтобы не допустить распространения революционного пожара в Европу. Поэтому по дипломатическим каналам давление оказывалось на обе стороны: и на Польшу, и на советскую Россию.
Никакого заметного влияния на ход событий после эвакуации из Киева украинского правительства политическое руководство уже не имело. Ничем не могли помочь национальному делу и украинские военные. Отдельные героические эпизоды, как, например, оборона в течение почти 10 дней в конце августа – начале сентября Черткова и позиций по р. Серет, участие в обороне Замостья[941], уже не были достаточными, чтобы определять общую ситуацию на фронте, в Гражданской войне. Это и понятно, ведь в сентябре силы Украинской армии насчитывали не более 8 тыс. человек (с запасными бригадами). Боеспособными были лишь около 4,5 тыс. старшин и казаков[942].
Перемирие на фронте между советской и польской сторонами руководство УНР встретило с негодованием, оно привело к растерянности, расценивалось как предательство Ю. Пилсудским С. Петлюры, а поляками
