пояснил Тильтиль, спрятав железку. — Как-то там с наговорными словами, папка говорил, как это мастерство прозывается, да я забыл, слово длинное, взрослое. Белое чу... белое чи... нет, не выговорить...

— Белое чародейство, — осенило Тарика.

— Ага, вот оно самое! Отец Гертон на коваля не серчает, папка говорит, супротив такого церква не злобится...

Ну конечно, что же еще! Это указатель50 — сплошная наука, там крашенная в два цвета стрелка из притягушки, и один конец, как круглую коробочку ни верти, всегда показывает на запад, а другой — на восток. А эта железка может оказаться только чародейством, причем белым — ну понятно, ковали порой многое умеют, и не

50

Указатель — компас.

все церковью осуждается. Быть может, коваль и Тарику поможет с ведьмой справиться?

Они пошли дальше. Тильтиль безмятежно болтал:

— Коваль наш всякие-разные обереги делает: и чтоб в лесу не заплутать, и чтоб в воде не утонуть, и чтоб зверь не подошел, и чтоб молнией не убило, и чтоб ногу не сломать, идучи по лесу... — Он похлопал себя по карману, и там явственно брякнуло железо о железо. — И чтоб леший не привязался...

— А у вас тут и лешие водятся? — удивился Тарик.

— И очень даже! — вмешалась Митиль. — Большого вреда от них нету, но ежели на лешего плохой настрой найдет, он человека и закружить может, так что долго плутать по насквозь знакомому лесу будет... Леший и поозоровать может очень даже зло: вот дядюшку Барагша обморочил, завел на высоченную голую скалу, открыл ему глаза и сгинул с хохотом. А самому оттуда ни за что не слезть, два дня дядюшка Барагш там сидел, орал вовсю, аж охрип, потом охотники мимо проходили, услышали. И с полудня до вечера снимали оттуда, лестницы связывали.

— А лешего мы с Митиль сами видели, — вмешался Тильтиль, явно недовольный, что речь держит девчонка. — Косматый весь, глаза как плошки. Только я поднял оберег, он и не подошел. Супротив оберегов коваля никто не устоит...

— А от ведьм оберегов у него нету? — спросил Тарик волнуясь.

— Такого нету. Есть оберег от всякой Злой Силы, может, он и на ведьмов способен. А ведьмы у нас не живут, папка рассказывал, в старые времена была одна, так ее нашли и прибили. Теперь нету. А что, у вас в городе есть?

— Да водились когда-то... — сказал Тарик.

Не хотелось говорить о бабке Тамаж с людьми посторонними, тем более с такой мелюзгой. Разговор помаленьку затух, и Тарик, вспомнив о лукошке в руке, повел себя, как заправский грибной охотник: опустил голову и привычно зашарил взглядом по слежавшейся хвое, высматривая грибные шляпки. Его чуточку удивило, что малышня его примеру не последовала, шла себе и шла, не глядя

под ноги, а ведь не первый раз вышли за грибами... В конце концов он спросил прямо:

— Мы что, не вышли еще на грибное место?

Братишка с сестренкой как-то загадочно переглянулись, улыбаясь друг Другу. Потом Тильтиль сказал:

— Ну, вообще-то не вышли. Только грибы и подождать могут... Господин городской, ты папке с мамкой не разболтаешь, если мы тебе покажем то, что мало кто видел? Все равно об этом разговор бы зашел, мы сначала туда хотим идти, сколько раз так делали, а потом уж за грибами охотились... Там ничего злого, не думай, только взрослым знать не стоит. У взрослых свои дела, а у детей свои, и не стоит их в детские дела мешать. Не потому, что мы что-то плохое делаем, не подумай, просто у детей свои тайны и свои дела...

Что ж, этот белобрысый карапузик, не ведая о том, верно изложил правила, по которым с малышовых лет и до дня нынешнего жили Тарик и его друзья: есть дела, в которые взрослых посвящать никак не следует, и вовсе не оттого, что эти дела позорны или плохи, ничего подобного. Просто их дела — только их дела. Так уж исстари повелось, и все взрослые сами когда-то по этим правилам жили, но не хотят о том вспоминать...

— Не проболтаюсь, — твердо сказал Тарик, движимый к тому же нешуточным любопытством — очень уж серьезными стали личики Малышей. Конечно, в таком возрасте многие пустяки кажутся важными, он и о себе что-то подобное смутно помнил. Но не стоит забывать: он не в Арелате, а в гораздо более любопытных и загадочных местах. Дома и взрослые безо всякой серьезности отнеслись бы к его рассказам о бабке Тамаж и прочем, а ведь все обстоит серьезней некуда...

— А поклянешься?

— Поклянусь, — заверил Тарик. — А как?

— А землю съешь.

Надо же! Оказывается, иные ненарушаемые клятвы и у них точно такие же, как в Арелате.

— Ну, и у нас эта клятва есть, — сказал Тарик.

И не теряя времени опустился на корточки, отставил корзинку и раскрыл складешок, разгреб слежавшуюся хвою и, добравшись до рыхловатой земли, отковырнул комочек. Выпрямившись, показал его Малышам. Привычно, как делал это не раз, положил на язык, смочил слюной, разжевал и проглотил — с некоторым трудом, понятно, но далеко не впервые. Сказал как полагается:

— Да задавит меня мать-сыра-земля, если я проговорюсь...

Судя по их лицам, и у них в ходу те же слова или очень похожие —

они ничего не сказали, смотрели одобрительно, понимающе. Как ни пыжься, но он ближе к этим Малышам, чем ко взрослым.

— Вот теперь ладушки, — сказал довольный Тильтиль. — Теперь клятва на тебе нерушимая, взрослым не наболтаешь. По грибы мы потом пойдем, а сначала сходим в гости к Озерной Красаве. Это такая красивущая тетенька, она в озере живет, вот как мы в деревне, у нее там красивущий домик на дне, в самом глубоком месте. Мы бы посмотрели, но она сказала, нам еще рано, маленькие, не донырнем.

Тарик насторожился. Известно ведь, кто живет в воде, в реках или озерах: водяники, водяницы и русалки. Водяницы с водяниками самого отвратного вида, на людей непохожие, а русалки как раз