водится. Ведьмы иногда объявляются... то есть не сами объявляются, сами-то они хоронятся, — знаткие разоблачают их. Это уж так заведено: в каждой деревне всегда есть свой знаткой. Может, потому и обходят нас стороной всякие, как вы их зовете, черные: знают, что мы шутить не будем. Как только выявят ведьму, старейшины поднимают народ, устраивают ведьме безошибочное испытание — бывают ведь и оговоры невинных по злобе, и сочетание совпадений, а вот испытание ошибки не дает...

— Что за испытание? — с любопытством спросил Тарик, никогда об этом не слышавший и не читавший.

— Само по себе дело простое: связывают руки и ноги крест-накрест и, обвязавши веревкой, бросают в воду — без разницы, в текучую или стоячую. Невиновная идет ко дну, как камень, и ее быстренько вытягивают, чтобы не захлебнулась. А ведьма или кол-довка поверху плавает, как сухая деревяшка. Ее тоже вытягивают и тут же кончают самосудом, не тревожа власти. Я однажды своими глазами видел, не у нас, а в Больших Судаках — это деревня у соседнего озера. В озеро ее и кинули, а она на воде держалась, будто пустая бутылка закупоренная, визжала страшно — понимала, что выдала себя и ей сейчас конец придет...

— Нам бы так... — с грустной завистью сказал Тарик.

В самом деле, славно было бы: на каждой улице есть свой знат-кой, и если он обнаружит ведьму или она сама себя чем-то выдаст, то Старейшины поднимают народ и устраивают безошибочное испытание...

— И про этот, как вы сказали, кувен...

— Ковен.

— Ага, про него я тоже слышал. Только у нас он зовется куклос. Всякие прислужники нечистой силы собираются в уединенном месте, причем не во всякие дни, и творят мерзостные шабаши. Только в наших краях куклос в последний раз собирался так давно, что и самые старые старики своими глазами не видели, одни разговоры ходят. Это испытание ведьмы я самолично зрил, и было это давненько, совсем мальчишкой был, торчок еще не вставал. Но помню все, как вчера...

— Одни разговоры... — горько повторил Тарик, начиная думать, что все труды пропали напрасно и никакой помощи он здесь не получит.

— А вот и не одни разговоры! — весело, азартно воскликнул рыбарь. — Рано вы пригорюнились, господин городской! Как у нас говорят, не иди ко дну, пока руки-ноги на воде держат. Сам я вам ничем не помогу, потому что понятия не имею, чем тут помочь, не разумею ничего такого, разве что цветок баралейника в небе и способен видеть, а это ничем не поможет, вы и сами умеете, отчего никакой подмоги. А вот есть люди, двоечка, они непременно что-то дельное да присоветуют...

— В вашей деревне? — затаив дыхание, спросил Тарик.

— Именно что! По первости — коваль Гумбош, он, как с ковалями частенько водится, и есть знаткой. Он ту ведьму в Больших Судаках и вывел на чистую воду — тамошний знаткой, дедушка Дарунко, был совсем плох, а умение свое никому не передал — знаткие это делают только на смертном одре, когда кончина подступит. Вот тамошние и пришли к Гумбошу, он все изладил быстренько и в наилучшем виде. Про ведьм он распространяться не любит, однако

ж, думается мне, услышав о вашей беде, что толковое посоветует. А живет еще у нас отец Гертон — наша церковь одна на все озерные деревни и деревни соседнего озера. Сам он ничего такого не умеет, но умственные книги о нечистой силе у него есть, и с ковалем они приятели. Вот они, двоечка, вам уж точно подскажут дельное. Только повернулось все так, что в деревне обоих и нету. Отец Гертон, как раз в неделю водится, поехал деревни объезжать с пастырскими трудами: отпевать, венчать, очищение души проводить. Его у нас уважают, и церковь тоже — еще и за то, что церковь наша — святого Лидульфа, а он до того, как к Создателю обратиться, рыбарем был, и потому давний покровитель всех рыбарей. Может, и потому еще у нас нечистой силы почти что и нету. А коваль со вчера в гостевой деревне. У них там появилась работа, а ихний коваль ремесло правит хорошо, но как запьет... Вы не огорчайтесь: оба после полудня должны вернуться, я вас с ними и сведу... И уж они...

Послышалось буханье сапог, и бегущий остановился у заборчика, крикнув:

— Барталаш, рыбаренок охлюпкой прискакал от Протоки! Желтоперка в Гусиное потянулась, залягай меня лягва, это большой косяк, матерущий! Побегу наших подымать!

И побежал дальше, бухая высокими рыбарскими сапогами и крича:

— Народ, матерущий косяк идет!

Рыбарь прямо-таки взмыл на ровные ноги, лицо исполнилось азарта:

— Ну, наконец! — И пояснил скороговоркой: — Матерущий косяк желтоперки попер из Рачьего в Гусиное, и нужно его проворно перехватить, пока не ушел из той части озера, что нашей деревне отведена! Вы не журитесь, господин городской, там трудов часика на четыре, аккурат поспеем к тому времени, как возвернутся коваль с отцом, все в лучшем виде сделаем!

Двигаясь с проворной грацией кота лесной пантерки, — уже не другой человек, а третий! — он подбежал к приоткрытому окну, крикнул внутрь дома:

— Аитонька, я на озеро! Косяк прет! А ты придумай развлечение для дорогих гостей, чтоб не скучали!

И как был, подхватив только шляпу с лавочки, опрометью кинулся за ворота, побежал в ту сторону, откуда пришел вестник, — и почти сразу в том же направлении пробежали означенный вестник и еще пятеро, все с азартными лицами. Тарик остался один, но ненадолго — вскоре вернулся Бальдер. Судя по его довольному лицу, с конями все обстояло наилучшим образом. А там из дома вышла и Лита, неся секиру с коротким топорищем, протянула:

— Ну вот, опять сорвался, неугомонный, и снова перекуса не взял... Торопится косяк перехватить, пока эти из Золотых Карасей не спохватились, а то в прошлый раз они наших обловили — и ничего не попишешь, по всем правилам...

Тарик отвел глаза — ее подоткнутая за пояс юбка открывала красивые сильные ноги, а незашнурованная сорочка — изрядную часть пленительных округлостей. Лита, конечно же, успела перехватить его