и, попрощавшись кивком, вышел.

На другой день Исхак, весь дрожа и не в силах говорить спокойно, кричал на совете приближенных:

— Ну, Шамырза! Ну, Ярмат! Кожу сдеру с живых! Предатели!

Его слушали в недоумении. Какие проступки совершили Шамырза-датха и Ярмат-датха — доверенные из доверенных?

Исхак бросил на пол свернутую в трубочку бумагу: "Глядите!" — а сам отошел к окну.

Кто-то из знающих грамоту подобрал бумажку, прочел и тут же поднял на собравшихся растерянные глаза; а все прочие в свою очередь смотрели на него с немой просьбой: "Читай!" И он прочел, запинаясь: "Уважаемый бек, с горячим сердечным приветом обращаются к вам ваши братья Ярмат-датха и Шамырза-датха. Письмо ваше, по воле аллаха, мы получили и очень были довольны. По изволению аллаха, ваши мысли — наши мысли, ваш путь — наш путь. Сообщите поскорее, что вы советуете предпринять, когда Искебул-паша подойдет близко".

На некоторое время воцарилась мертвая тишина. Исхак все стоял у окна.

— Боже, какое злодейство! — вырвалось наконец у кого-то.

Исхак обернулся, подошел к потрясенным соратникам, горестно покачал головой.

— Вы слышали, братья мои? Вчера вечером наш доверенный человек сообщил, что эти беки называют меня безродным бродягой, что они готовят заговор. Я верить ему не хотел! А нынче вот оно перед вами письмо беков, посланное Абдурахману. Поглядите на печати.

Передавая письмо из рук в руки, осматривали поставленные под ним печати Ярмата и Шамырзы. Смеялись, но недобрым был этот смех. У Бекназара кровью палились глаза, гнев перехватил дыхание…

Исхак не медля направил в Андижан четыре тысячи отборных воинов во главе с Бекназаром. Беком при них сделал Исхак эшик-агу Амала, который, как и он, был из рода бостон.

— Будь осторожен, батыр, — напутствовал Исхак Бекназара. — Андижан — наша колыбель. Нельзя выпустить из рук этот город. И помни — успокоить врага, значит — уничтожить его…

Под вечер, когда Исхак уже собирался ложиться в постель, послышался чей-то голос из наружных покоев. Исхак сам не знал, как очутился у него в руке однозарядный русский пистолет. Голос вроде бы знакомый. Вошел Момун.

— Повелитель, его святость, отец хана…

Исхак кивнул. И не успел еще Момун скрыться за дверью, как появился мулла Асан. Исхак встретил его молча, нахмурив брови. Не поздоровался с сыном и мулла Асан.

— Ну, явились как раз ко времени, ничего не скажешь!

Мулла Асан, не обращая внимания на более чем неприветливый прием, затараторил:

— Ты, видно, хочешь уничтожить всех людей, способных дать разумный совет, и остаться со своими паршивыми голодранцами?

Исхак поднял голову. Глаза горели гневом, но мулле Асану гнев этот нипочем. У него как-никак отцовские права, никто их не отнимет, не нарушит.

— Что тебе может дать твоя чернь? Ни совета, ни славы, ни денег! Знай, что в тяжелую минуту надо опираться на мудрых, сильных и богатых!

— Ваши мудрые, богатые и, как вы уверяете, богобоязненные, верующие, готовы продать кого угодно, кому угодно. И я не стану щадить их, понятно вам? За самую малую провинность буду резать, как баранов, вешать попарно на воротах, живыми в землю зарывать! Им только и дорог свой дом и свой карман.

— Будь осторожнее, сын мой, будь осмотрительнее. Шамырза-датха — хороший человек. Ярмат-датха умереть готов за веру. Я слышал, что какой-то дурак очернил их, а ведь ты на себя примешь их кровь на том свете. Послушайся меня. Верни твоих палачей. Тебе же будет хуже…

Исхак рывком пододвинулся к отцу.

— Откуда вам известно, что мне будет хуже? Кто вам сказал?

Он смотрел на отца с подозрением. Полубогослов, полумудрец… Только и твердит, что Исхак нарушает установления шариата. И почему он так упорно вмешивается во все? Его просят не лезть не в свое дело, а он не отстает. Враги науськивают?

— Нет, от своего слова я не отступлюсь. Ярмат и Шамырза встали на путь предательства. А предателям одна кара…

Мулла Асан понурился. Долго раздумывал о чем-то, потом заговорил со злостью:

— Я-то радовался, что сын мой поднял священное знамя пророка, что он станет защитой и опорой ислама, покарает неверных. Но ты рассорился с Абдурахманом-абтабачи, и радости моей пришел конец. Ты осквернил деяние, совершенное Абдымомун-беком во имя веры. Теперь ты отвратился от своего народа и от ислама, я понял это…

— Хватит! — оборвал его Исхак.

Ужасные слова выслушал он от своего отца. Непримиримо враждебное выражение увидел на его лице. И теперь оба они сидели молча, не смотря друг на друга.

Исхак хлопнул в ладоши, вызывая караульного.

— Сейчас, отец, я вызову сотника, который проводит вас домой. Вы не поняли ни меня, ни мои цели, — сказал Исхак.

Мулла Асан вышел, не попрощавшись. И больше они с сыном не встречались.

Бекназар со своими сипаями к утру достиг селения поблизости от Андижана. Соблюдая осторожность, он отправил Шамырзе и Ярмату письмо, в котором сообщал, что явился в управляемые ими области по личному приказу хана, чтобы провести военную игру со здешними воинами, поджигитовать вволю, а затем отправиться назад. Он просил их выслать воинов из города в его окрестности. Шамырза и Ярмат, жадно предававшиеся наслаждениям и удовольствиям, ничего не заподозрили и даже обрадовались приходу четырехтысячного войска. Наутро из Андижана потянулись вооруженные воины. Вскоре оба отряда — местный и пришлый — встретились.

Бекназар тотчас велел схватить Шамырзу и Ярмата. В присутствии построенных в боевом порядке воинов приказал огласить ярлык Исхака. Обоих предателей повели мимо строя, и отовсюду неслись крики: "Смерть! Смерть предателям! Казнить их не медля!" Бекназар только этого и ждал.

— Режь! — крикнул он.

Вперед выступил тот самый человек, который принес Исхаку известие о предательстве. Тяжелой нагайкой хлестал он обоих, пока не устала рука, пока не утолен был долго копившийся гнев. И он же зарезал предателей на глазах у всех, зарезал, как баранов.

Бекназар вошел в Андижан во главе обоих отрядов.

Второго января 1876 года генерал Скобелев взял Андижан в осаду.

С одной стороны к городу подступал генерал Троцкий, с другой — генерал Куропаткин, а с третьей — сам Скобелев с бароном Витгенштейном и бароном Меллер-Закомельским. На возвышенности Ак-Чакмак, с которой город был как на ладони, установили шестнадцать орудий под командой генерала Головачева и ракетные станки.

На рассвете 7 января начался артиллерийский обстрел Андижана и продолжался до вечера. Лежавший под легким покровом пушистого снега тихий город в мгновение ока превратился в ад кромешный. Черная пыль взметнулась к небу, один за другим вспыхивали и горели дома. С грозным гулом рушились минареты.

Потерявшие всякое