— Что с твоей ногой? — ужаснулся Бекназар и, плача в голос, поднял Исхака на руки, как ребенка, и понес. Он усадил его на чубарого, сам вскочил сзади и громким окриком послал скакуна вперед…

Хоть и малое войско оставалось у Исхака, но доберись он до Каратегина, завладей им, — глядишь, отдышится, оправится, снова вооружится, снова соберет под свое знамя множество воинов, и весною ринется с гор в долину неудержимым потоком это возрожденное, принявшее в себя новые силы воинство. Озлобленный Абдурахман следил за каждым шагом Исхака через кокандца Мадамина, через маргеланца Маулян-бека. Теперь, когда отряд Исхака бежал в горы, Абдурахман поспешил послать донесение об этом Скобелеву. Тот не медля снарядил и отправил в погоню конный казачий полк под командованием Меллера-Закомельского, которому были приданы в помощь войска Насриддина и Абдурахмана. Полковник Меллер-Закомельский, выйдя из Андижана, нигде не делал остановок, нагнал отряд Исхака и на рассвете окружил его.

Отряд не смог оказать нападающим сколько-нибудь серьезного сопротивления: утомленные люди разбужены были оглушительной пальбой из винтовок, пули сыпались на них дождем. Большинство легло ничком на землю в знак того, что сдается. Захвачен был и весь караван Исхака, сто двадцать груженых верблюдов.

Остатки разгромленного отряда подтянулись к ущелью Исфайрам. Всего было человек тридцать. Исхак сидел с искаженным, пожелтевшим лицом.

— Сейид Маулян-бек предал, — сказал Бекназар, и голос его дрожал от гнева. — Это он распустил карауль-них по домам. А теперь он ведет по нашему следу солдат губернатора…

— Батыр-ага, чего нам еще ждать? — горько усмехнулся Исхак. — Я теперь всему поверю. Я, наверное, поверил бы, если бы мне сказали, что и ты предатель.

Лучше быть пшеничной соломой,

Нежели семенем чертополоха.

Лучше быть последним у хороших людей,

Нежели первым — у плохих,—

это давным-давно сказано. И разве это не справедливо, батыр-ага? Народ наш, похоже, потерял разум…

Надолго останавливаться было нельзя. Погоня могла настигнуть их. Снова вышли в путь. Двигались по берегу речки Исфайрам. То и дело приходилось перебираться вброд с одной стороны на другую, пересекать оледенелые, скользкие каменные осыпи, порою — спешиваться и вести коней в поводу. Тяжело… Изнеженная дочь Музафара-ша не могла ехать верхом. Прежде она совершала путь на спокойном, плавно ступающем верблюде. Но где теперь тот верблюд? Хлюпая посиневшим от холода носиком, бедняжка причитала со слезами:

— Исхак-аке-е… Душа моя, убей меня, аке…

Музафар-ша, нахмурившись, начал строго выговаривать ей по-таджикски, бранил ее. Несмотря на это, она продолжала плакать.

Исхак молчал. Жена для постели…

Он ехал не оборачиваясь.

Остановились возле пещеры Чаубай. Исхак оглянулся, ища глазами, кто бы помог ему сойти с седла. Увидел, что позади кого-то несут в носилках. Умер кто?

— Это ханике-аим, — объяснил Бекназар, и в душе Исхака вновь шевельнулось недоброе чувство к жене. Бекназар помог ему сойти.

Прирезали коня, приготовили горячую пищу, переночевали, а наутро снова в путь — к высокому, трудному перевалу.

Перевал миновали в самые холодные зимние дни и спустились к Дараут-Коргону. Теперь уже часто делали привалы, понемногу собирали своих воинов — из тех, кто успел бежать, и в Каратегин пошли с тремя сотнями людей.

Раим-ша, прослышав о том, что приближается Музафар-ша вместе с Исхаком, вышел навстречу им с тысячей отборного войска. Он прекрасно понимал, что не просто так явился сюда Музафар-ша со своим зятем, что в случае их победы ему, Раиму-ша, нечего ждать добра. Измученных, истощенных пришельцев встретил он с обнаженным мечом.

Исхак слушал воинственные крики, смотрел, как взлетают вверх сверкающие мечи и сабли, и чувствовал, как тает надежда найти в Каратегине убежище. Он приказал повернуть обратно.

Вернулись в Дараут-Коргон. Жалок был теперь вид повстанцев, вернее, оставшейся от них горсточки. Даже у самых стойких и сильных джигитов погас в сердце огонь, ослабели руки. Вяло двигались они, безучастно смотрели вокруг себя. И никому не хотелось даже думать о том, что делать дальше.

Но вот однажды прилетела в Дараут-Коргон отрадная весть. Абдылла-бек не впускает солдат губернатора В Гульшаа. В Фергане остатки разрозненного, распыленного повстанческого войска продолжают борьбу, и народ помогает повстанцам, которые дерутся до последнего дыхания. Снова ожили надежды Исхака, закипела кровь. Слушая вестника, он весь подался ему навстречу.

— Ну, ну, что там? Народ еще борется, говоришь?

— Пойдем! — единодушно решили все. — Пропади она, жизнь, которую надо спасать бегством!

— Бекназар-аке, — повернулся к батыру Исхак, — вы прямо отсюда отправляйтесь через Сопу-Коргон в Гулыпаа. Расскажите датха-аим всю правду о нашем положении. Она поможет. А мы попробуем связаться с Ферганой. Вы же, батыр-ага, через некоторое время найдите возможность прислать к нам гонца, сами знаете, каково нам.

Бекназар только молча кивнул.

Он собрался в тот же день. При прощании Исхак попытался встать, но ему пришлось опереться на руку Момуна. С надеждой и доверием смотрел Исхак на Бекназара.

— Ну, — сказал он и раскрыл объятия.

Они обнялись крепко.

— Прощай, джан-ага, опора моя и в беде и в радости…

— Прощай, орел моей отчизны…

Исхак все не отпускал Бекназара.

— Незачем нам самих себя обманывать. Положение никудышное. Живы будем — увидимся на радость, а не приведет судьба — что ж, так тому и быть… — голос его задрожал. — Я к тебе счетов не имею ни на этом, ни на том свете, как говорится, А ты… ты, батыр, прости меня, если я сказал тебе когда грубое слово или чем иным обидел.

— Дорогой ты мой! — отвечал Бекназар. — Что прощать, за что прощать? Я тоже ни на том, ни на этом свете не предъявлю тебе счет за то, что следовал за таким героем, как ты, даже если бы я жизнь свою отдал за это. Прости и ты, если я перед тобой виноват, если плохо исполнял твои приказы.

Исхак больше говорить не мог. Он стоял, опершись на два костыля, и чуть покачивался. Эх, бедняга! Бекназар вдруг увидел, как изменился за последнее время Исхак. Сокол с поломанными крыльями… Бекназар резко повернулся и пошел прочь. Только повторил дважды, негромко и прерывисто, не оборачиваясь к провожавшему его Момуну:

— Берегите его… Берегите…

Стараясь не показать никому, что лицо его мокро от слез, бросил себя одним рывком в седло и погнал чубарого аргамака.

7

Окончательно искоренить повстанчество должен был карательный отряд под командованием генерала Скобелева — "Зимняя экспедиция". К отряду присоединился в качестве проводника и помощника Насриддин со своими