Шрифт:
Закладка:
Послышались возгласы одобрения, но больше всех доволен был Исхак — поучения дервиша подкрепляли его нынешнюю политику, они как бы оправдывали и его стремление сблизиться с русскими, доказывали необходимость такого сближения.
— Дьявольское наущение! — слова эти хлестнули Исхака, словно плетью по лицу.
Он обернулся. Ну, конечно, — это отец, мулла Асан. Теперь уже все глядели на него. И никто его не одернул. Многие поглядывали на Исхака не без ехидства. Исхак покраснел и чуть было не крикнул: "Придержи язык!", — но его остановил мягкий голос дервиша:
— Не надо волноваться, ничего страшного…
Но мулла Асан, не слушая, выкрикивал, весь трясясь:
— Он произносит богопротивные речи! Он хвалит неверных и вероотступников! Призывает учиться у них! Скажите, мусульмане, как можно равнять с мечетью дом, где совершается идолопоклонство? И когда это сын мусульманина лежал в одной постели с иноверкой? Это осквернение шариата!
Дервиш никакого гнева не выказывал, сидел спокойно и так же спокойно заговорил:
— Когда-то в давние времена подружился беркут с жабой, что жила в глубокой яме. Беркут подолгу парил в поднебесье, но вот однажды он спустился вниз, к яме, в которой жила его приятельница. В яме темно, сыро. Сидит беркут на краю, смотрит. А жаба его спрашивает: "Эй, приятель, где это ты пропадал?" "О, я летал над облаками, облетел весь мир, побывал возле самого солнца, кружился вокруг луны", — отвечает беркут. Завидует ему жаба, расспрашивает дальше: "Ну, скажи-ка мне, сколько в небе солнц, если ты залетел так высоко и все видел?" "Солнце одно", — говорит беркут. "А луна?" "И луна одна". Жаба думает: "Верно он отвечает, значит, и вправду все видел". Но задает еще один вопрос: "Сколько же звезд?" "Я не мог сосчитать, — ответил беркут. — Их бесконечно много!" Тут жаба расхохоталась так, что долго не могла остановиться. "Обманщик! Лжец! Ква-ква-ква! Звезда только одна!
Ква-ква-ква!.." Взмахнул беркут крыльями. "Сидишь ты в своей яме, где тебе увидеть хотя бы две звезды!" — сказал так и снова ринулся в небо…
Все засмеялись. Мулла Асан подхватился с места и, держась за воротник и бормоча молитвы, ушел, наступая на полы собственного халата.
А беседа затянулась еще надолго, и никто уже не мешал дервишу делиться с собравшимися своей Мудростью, почерпнутой в долгих скитаниях по земле среди людей. Под конец он прочел посвященную Исхаку касыду [72] на тюрки.
Властитель народа, правитель, о, внемли!
Блаженство — мгновенье, все радости — прах,
И жизнь, как весенний поток, быстротечна,
А трон твой — лишь пена на бурных волнах…
Придворные слушали эти стихи в полном молчании. Дивился, глядя на них, Бекназар-батыр. А Исхак, побледневший от волнения, жадно ловил каждое слово.
Дай бедным достаток, будь щедр, повелитель,
Сумей приобщиться к народной судьбе!
Ведь только народ на земле этой! вечен,
Пусть в нем сохранится молва о тебе…
О мудрый владыка, неправедна ложь,
Но правду посеешь — бессмертье пожнешь,
Жемчужиной в бездне морской засверкаешь,
На пологе неба звездой воссияешь,
Признанье людей на века обретешь.
Касыда встречена была шумным одобрением.
— В ваших стихах ни слова кривды нет, — сказал кто-то один то, что думали все.
Краски вернулись на лицо Исхака. Он почтительно склонился перед мудрецом и заговорил негромко, дрожащим от волнения голосом:
— Станьте мне отцом, помогите мне отбиваться от ученых невежд и глупых богословов. Направляйте меня, осветите мне путь своим разумом… останьтесь во дворце…
Дервиш покачал головой. Сказал устало:
— Просьба повелителя — все равно что приказ. Ну останусь я во дворце, так буду только в тягость тебе, какая от меня польза? Я высказал, что мог, что думал, все высказал.
Он не изменял себе. Ни напыщенный хорезмшах, ни эмир бухарский со всем пышным великолепием своих дворцов не могли бы удержать его. Быть среди бедняков, отдавать им свою мудрость — вот единственный смысл его существования. Исхак не посмел больше настаивать.
Старый дервиш любил свободу; он бежал от суеты мирской, которая связывает человека и не дает ему говорить, что думает. Он не радовался оказанным почестям и дорогим подаркам, ему приятно было, что Исхак искренне, от всей души уважает его. Об этом он и сказал, когда на следующее утро пришел проститься перед уходом.
— Не забывайте же нас, святой отец, — тихо попросил Исхак и, едва дервиш ушел, задумался о чем-то глубоко и невесело.
В этот день в Маргелане был большой базар. Дервиш, постукивая посохом по камням, поспешил туда, напевая что-то себе под нос.
Он бродил по базару и, если встречал человека, глаза у которого полны были тоски, если глаза эти горели на изможденном лице, — давал такому человеку золотую монету с вычеканенным на ней именем Исхака. Бросал монету — и шел дальше, не обращая внимания ни на удивление, ни на благодарность.
Его узнавали многие и приветствовали. Как и везде, ему здесь радовались бедняки. А жадные торговцы ворчали со злостью: "Не дает как следует торговать этот дивана со своими побасенками да песнями!.."
Дервиш обошел весь базар и направился к главным воротам. Люди почтительно расступались перед ним. Возле ворот сидел калека-нищий. Дервиш отдал ему подаренный Исхаком дорогой халат. Калека пытался поцеловать полу его чепана, но дервиш поспешно ушел и скоро был уже на улице. Свернул в первую же чайхану и на оставшиеся в кармане две медные монеты взял себе чайник чаю и лепешку. Молча поел и покинул чайхану.
В сумерках его нагнал в пути какой-то человек верхом на осле; дервиш попросил, чтобы человек подвез его, и, отдав в уплату за это последнюю золотую монету, поехал в сторону гор.
5
Положение было тяжелое, и никто не мог придумать, как его поправить. Объединенное войско Кудаяра и Насриддина захватывало пограничные селения, учиняло грабеж. Со стороны Намангана и Ташкента наступали солдаты губернатора, вооруженные пушками и винтовками.
Исхак
