женился на деревенской девушке по имени Чжу Сяохуань. Однажды по дороге на ярмарку он встретил Чжунэй Дохэ, ей тогда уже исполнилось пятнадцать. Она печально спросила отца, почему он ушел из их дома, теперь ей пришлось согласиться на помолвку с сыном чиновника. Только тут отец понял, что Чжунэй Дохэ с самого детства любила его, китайского батрака. И они отдались огню своей страсти. Так в утробе Дохэ зародилась жизнь его старшей сестры, Чжан Чуньмэй.

А потом?

Потом отец Чжан Те стал встречаться с Дохэ.

А дальше?

Война закончилась, Япония капитулировала. Ту семью убили, а жители японской деревни обратились в бегство. Чжунэй Дохэ пришла со своей дочерью к дому семьи Чжан, Чжаны взяли ее к себе. Чжу Сяохуань, официальная жена Чжан Цзяня, не могла иметь детей, поэтому в семье все знали, что его настоящая жена — японка Чжунэй Дохэ.

Эта хромающая на обе ноги история любви родителей Чжан Те тронула молодежь чуть ли не до слез. Все были уверены, что в другую, менее революционную эпоху, Чжан Те мог бы записать эту историю и стать знаменитым.

Тем утром Дохэ медленно вела Чжан Цзяня вниз по лестнице и к машине, а соседи провожали их чету растроганными взглядами: наконец-то два любящих сердца соединились. «На кой черт Чжу Сяохуань увязалась с ними на вокзал?» — «Лезет в семью, не дает людям побыть вместе!» — «Но ей сейчас тоже нелегко…»

После этих слов всем стало жаль Чжу Сяохуань. Чжан Цзянь с Дохэ крылом к крылу полетят через море на восток, а ей как быть?

Но Чжу Сяохуань жила по-старому. Теперь и насмешки ее, и брань, и ворчание доставались одному Чжан Те. Когда он уходил на работу, Сяохуань выбегала следом на террасу, крича: «Смотри, не разлей суп из судка! Все жиром измажешь! На переезде через пути не ломись вперед всех! Если поезд, подожди немного, ничего с тобой не сделается…» Иногда в спешке она даже не успевала переобуться, одна нога была в туфле, а другая — в деревянной сандалии.

Спустя месяц после отъезда Дохэ и Чжан Цзяня соседи заметили, что и так припухшие веки Сяохуань вдруг страшно опухли — проплакала всю ночь, как пить дать. Хотели ее спросить, да неудобно: Сяохуань до сих пор не забыла, что соседи тогда от нее отвернулись. Кое-как поймали на террасе хмурого Чжан Те.

— Что такое с твоей мамой?

— А что такое?

— Вы поругались?

— А, вы про эту маму? С ней ничего, просто плакала.

Чжан Те считал, что сполна удовлетворил любопытство соседей и таращатся они на него совершенно напрасно. Потому он нахмурился и зашагал дальше.

На третий день приехал одетый в военную форму Чжан Ган. Даже Чжан Гана вызвали, наверняка что-то стряслось.

За долгие годы соседи тоже выучились уловкам, чтобы разговорить Чжан Гана, который, точно чайник без носика, держал все в себе.

— Ой, Чжан Ган приехал навестить больную маму? — полюбопытствовала соседская тетушка.

— Мама здорова.

— Значит, на смотрины приехал?

— Отец заболел.

— В Японии обследовался? Ничего страшного?

— Миелома.

В свободное время Чжан Ган садился на балконе поиграть на эрху, и даже соседи что-то понимали, слушая его игру. В тот день они спросили Чжан Гана:

— Наверное, собираешься в Японию проведать папу?

— Уже поздно.

Глава 16

Перед отъездом в Японию Ятоу приехала повидаться. Теперь она уже выглядела как женщина средних лет. Вся ее семья собиралась эмигрировать, и это хоть немного смывало с Ятоу тот стыд, который прежде не давал ей вернуться домой. Перед смертью Чжан Цзянь наказал Дохэ: Ятоу в Дунбэе живется хуже всех, если получится, перевези ее сюда первой, вместе с мужем и детьми. Дохэ зарабатывала уборкой в конторах, и у нее не было денег, чтобы поручиться за семью из четырех человек, но Куми и тут помогла.

Ятоу приехала одна, без детей и мужа. Сяохуань поняла, что дочка не хотела тратиться на дорогу, а скорее всего у нее и денег-то таких не водилось. Ятоу была прежняя, такая же заботливая и понятливая, прежде чем заговорить, улыбалась, по улице шла, держа Сяохуань под руку, соседи в один голос твердили: «Будто родная дочь!» Вот только у Чжан Те после приезда Ятоу характер совсем испортился. Если в соседской квартире раскричался ребенок, проходя мимо их двери, Чжан Те бурчал: «Жить рядом с такими людьми — проклятие на восемь поколений!» А Черныш, выходя на лестницу его встречать, получал такой пинок, что даже скулил.

Никто не знал, отчего после приезда Ятоу в семье Чжан что ни день, то ссора. На самом деле больше всего шуму было от Чжан Те, но иногда и Сяохуань, потеряв терпение, вступала с ним в злобную перебранку.

— С какой стати ей (то есть Ятоу) прислали анкеты, почему она должна ехать в Японию? Что она вообще сделала для мамы (то есть для Дохэ)?! Что она сделала для нашей семьи? Потеряла лицо, опозорила семью вот и все ее дела… — возмущался Чжан Те.

— А ты, сукин сын, ты что сделал?!

— Я, по крайней мере, лицо не терял и семью не позорил, меня из школы не исключали! Где она была, когда мама с белой повязкой на рукаве туалеты мыла?

— Да, ты лица не терял, хотя очень хотелось! А если б можно было, ты бы от своего японского лица тут же избавился! Но никуда от него было не деться, потому ты и сбрил тогда японские брови, японские виски, японскую поросль на груди, сбрил и смыл в унитаз! Стоял перед зеркалом и день за днем об одном только думал: как бы потерять лицо, которое дала тебе мама! — злобно усмехаясь, Сяохуань вскрывала самую потайную боль Дахая.

Пока говорила, вспомнила, что то самое зеркальце недавно снова появилось на трубе в туалете. Теперь этот малый полюбил себя, глядел на свои густые волосы, черные брови, светлую кожу, и чем дольше глядел, тем сильнее в себя влюблялся, тем крепче становилась его кровная связь с Дохэ. А может быть, он по-прежнему скрежетал зубами, смотрясь в зеркальце, ненавидел себя за то, что не до конца японец, ненавидел взгляд китайца-отца, который то и дело проскальзывал из-под век, добрый, нежный взгляд. А еще больше ненавидел слова в своей голове. Все эти слова достались ему от китайской матери, от Сяохуань. Если бы можно было отсечь от себя часть,