японский, на котором нынче говорят в городах. Да много чего не понимала: машины, в которые бросаешь монетку, а они за тебя стирают, машины, которые чистят пол, машины с билетами на автобус, еще машины с едой и напитками… Куми вечно приходилось ее учить. Иногда по нескольку раз. Часто бывало, что здесь Дохэ научится, а в другом месте стоит новая машина, выходит, зря училась. Без Куми она и не ходила никуда, даже в магазин. Магазины Дохэ не жаловала еще и потому, что ей ничего в них было не нужно: и одежду, и обувь, и все остальное она донашивала за Куми. Столько бесплатных вещей — живи да радуйся! Хорошо, что Куми выше Дохэ всего на полголовы, ее одежки ничего, как-нибудь можно носить, а вот если бы она оказалась выше на голову, пришлось бы маяться, перешивать! А какая удача, что у Куми нога на два размера больше! Подложишь вату в носок — и ничего, как-нибудь можно ходить, а если б размер у нее оказался меньше, тогда Дохэ никакого житья бы не было.

Все заметили, что Дохэ постоянно пересыпает свою речь словечками от Сяохуань: все у нее «ничего, как-нибудь», там ввернет «никакого житья нет», тут «живи да радуйся».

Как в прежние времена, Дохэ отправилась мыть посуду. Пока мыла, объясняла Сяохуань, что бетонная раковина — это очень негигиенично, грязь однажды пристанет, и ее уже не отмоешь, нужно обязательно выложить раковину белой кафельной плиткой. А лучше всего покрыть кафелем всю кухню, китайцы постоянно жарят на масле, а с кафеля масло легко счищается. Отмыв все уголки на кухне, Дохэ вышла в большую комнату, осмотрелась кругом. Сяохуань стало не по себе: инспектор из японского саннадзора пожаловал, сейчас раскритикует ее в пух и прах. Но Дохэ ничего не сказала, похмурилась немного и бросила свою затею. Вытащила из сумочки стопку купюр по десять юаней и вручила их Сяохуань, попросила сходить завтра за кафелем для кухни.

Сяохуань уперлась:

— Ай, не могу я у тебя деньги брать!

Тогда Дохэ сунула деньги Дахаю, чтобы он сходил в магазин.

— Не смей брать тетины деньги! — прикрикнула на него Сяохуань. Она подумала, что в старых туфлях, да еще с ватой, подложенной в носки, ногам Дохэ должно быть несладко. Сяохуань все могла стерпеть и как-нибудь пережить, но только не плохую обувь. Никто не умел так ладно устроиться в своем гнезде, как ноги. Посидят они немного в туфлях, вот и гнездышко готово, туфли уже приняли их форму. Там, где на ноге выступ, в обуви появляется вмятина, туфли запоминают очертания ног, знают, как хозяин косолапит — внутрь или наружу, словно они — матрица, из которой эти ноги когда-то отлили. А тут новый хозяин пожаловал — извините, туфли будут отесывать и шлифовать вас по старым лекалам, и неважно, хороши эти лекала или дурны. Не хочешь — придется тягаться с ногами прежнего хозяина, спорить с каждой вмятиной и ухабом, которые он оставил, а когда твои ноги наконец победят в споре и удобно улягутся в туфлях, туфли эти уже сносятся до дыр. Часть денег Дохэ сэкономила, мучаясь в неудобной обуви, а Сяохуань вовсе не хотела, чтобы ради кафеля на кухне ногам Дохэ опять никакого житья не было.

Чжан Те снова развязно хихикнул и взял деньги. Сяохуань пришлось промолчать — не хотела ставить их с Дохэ в неловкое положение.

Чжан Цзянь полулежал в кровати. Сил совсем не осталось, но он знал, что та чуждость, которая выросла однажды между ним и Дохэ, может в любую секунду напомнить о себе и разрастись, наполняя тридцать квадратных метров их квартиры напряжением. Ему хотелось спрятаться от этого напряжения, но прятаться было негде.

Дохэ не в чем было упрекнуть, она платила за покупки из своего кошелька, делала все своими руками, и затеи ее были полезные, но дома становилось все тяжелее. Даже сама она это чувствовала и через слово объясняла: это не потому, что у вас плохо, я просто хотела чуть-чуть улучшить обстановку, чтобы стало еще удобнее и чище.

Сяохуань и Дохэ отвели Чжан Цзяня на повторный медицинский осмотр, там никаких болезней у него не нашли. Тогда Дохэ призналась: она еще перед приездом решила, что заберет Чжан Цзяня в Японию на лечение. А увидев его, поняла, что это единственный выход. Не может он быть здоров! Совсем ослаб, исхудал — кожа да кости, разве же это здоровье?

Многим ли выпадала удача лечиться в Японии? Это счастье? Подлечишься там как следует, хоть в старости наверстаешь те годы, что у тебя отобрали. А откажешься — получится, и люди тебя обидели, и сам себя обидел! Так уговаривала Чжан Цзяня Сяохуань.

Нужно было действовать, и немедленно. Официально зарегистрировать брак, написать ходатайство обеим странам: одно для разрешения на выезд, другое — на въезд.

Дахай взял отпуск и мотался с родителями по инстанциям, отца сажал на багажник велосипеда, а Дохэ шагала радом. Выходили из одного присутствия и сразу отправлялись в другое.

Пока Чжан Те в новом костюмчике торопливо бегал то из дома, то в дом, соседи в один голос нахваливали его японскую куртку, просили одолжить ее ненадолго для выкройки.

— Наверное, тетя из Японии привезла? — кто-то уже щупал ткань. — Видно, что не наша!

— Это мама привезла.

— Ох ты, значит, уже не тетя? — ехидно смеялись соседи.

Но Чжан Те строго отрезал:

— Она всегда была моей мамой!

Соседи заметили, что Дахай мягко растягивает гласные в слове «мама», как актеры в театре или персонажи румынских и албанских фильмов.

— И что, поедешь со своей «мааамой» в Японию?

— Обязательно поеду!

— Вернешься, будешь совсем японцем!

— Я и так японец, — с этими словами Чжан Те удалился. Соседи вечно лезут со своими расспросами, будто не видят, что у него дел по горло.

Наконец Чжан Те помог родителям оформить все бумаги.

К тому времени история о его японских корнях уже широко разошлась среди сверстников. История была такая: на своей малой родине, в Дунбэе, отец Чжан Те работал в одной японской семье. Это была очень богатая семья, и у них росла единственная дочь, настоящая красавица, а звали ее Чжунэй Дохэ. Отец был тайно влюблен в эту японскую красавицу, смотрел, как она день ото дня подрастает, но потом девушку просватали за сына высокопоставленного японского чиновника. Отец с горя едва руки на себя не наложил. Он взял расчет, вернулся домой и