Шрифт:
Закладка:
— Положи, — велела Сяохуань. — Ты же не прикасаешься к тому, что трогали японцы?
Чжан те швырнул юань на землю.
— А теперь подними, — приказала Сяохуань.
Чжан Те, словно непоколебимый герой, стоял на месте, выпрямив спину.
— Подними и верни тете!
— Размечталась!
— Ладно, дома с тебя шкуру спущу, — сказав так, Сяохуань взяла сложенную в стопку мелочь и вышла из-за машинки. — На, держи.
Шагнув к матери, Чжан Те запоздало сообразил, что попался. Сяохуань одной рукой схватила его за шиворот, а другой потянулась назад и взяла со швейного стола деревянную линейку.
— Подберешь или нет?!
Чжан Те заморгал.
Вокруг лотка уже толпились зрители, и пять сотрудниц жилкомитета тоже высыпали на балкон посмотреть на представление.
Тут кто-то крикнул с неместным акцентом:
— Пропустите! Расступитесь!
Люди неохотно расступились, впустив в кольцо начальственного вида человека лет тридцати. Задрав голову, он крикнул женщинам на балконе:
— Я из комиссариата внутренних дел провинции! Где здесь жилкомитет?
Кадровые работницы заорали:
— Чжу Сяохуань! Дома сына своего бей! Какое ужасное мнение составит о нас товарищ из руководства провинции!
Сяохуань тащила Чжан Те к лежавшему на земле юаню.
— Подбирай!
Товарищ из комиссариата молнией пронесся по сцене, на которой «Саньнян воспитывала сына»[125], и поднялся наверх.
Чжан Те нужны были и деньги из кармана Сяохуань, и тот юань под ногами, поэтому, понукаемый дрожащей линейкой, он нагнулся к земле. Налившееся кровью лицо было исполнено боли от потери национального достоинства. Когда Дахай коснулся пальцами юаня, кто-то в толпе прыснул, и он отдернул руку, но линейка уперлась парню в затылок, не давая двинуться ни вперед, ни назад. Теперь зрители расхохотались во весь голос.
Чжан Те внимательно пересчитал деньги:
— Еще двух юаней не хватает!
— Уж извини, это все, что мама с тетей нынче заработали! — машинка Сяохуань весело застрекотала.
— Тогда что мне сменять на новую шину? — не отставал Чжан Те.
Тут сотрудница жилкомитета высунула голову из окна и закричала:
— Чжунэй Дохэ! Зайди к нам на минуточку!
— Чего надо? — крикнула в ответ Сяохуань. — Кабинет вам уже подмели!
— Товарищ из комиссариата внутренних дел хочет с ней побеседовать, — ответила женщина.
Сяохуань ее вежливый тон показался очень подозрительным.
— Она не пойдет. Если начальник из комиссариата внутренних дел желает ей что-то сказать, пусть спустится вниз. И называйте ее не Чжунэй Дохэ, а Чжу Дохэ. У нее есть сестра по имени Чжу Сяохуань, и если кто собрался отдавать Чжу Дохэ на продажу, сестре тоже доля причитается!
Скоро все пять сотрудниц жилкомитета высыпали на балкон, уговаривая Чжунэй Дохэ подняться наверх: новости у них хорошие.
Сяохуань лень было им отвечать. Она сосредоточенно давила ногой на педаль машинки, жестом велев Дохэ спокойно сидеть и пришивать пуговицы. Сяохуань сама со всем разберется.
Наконец товарищ из комиссариата спустился вниз — и с ним пять сотрудниц жилкомитета. Сяохуань с Дохэ молча смотрели на эту процессию.
Сотрудницы криками разогнали толпу у швейного лотка, точно стаю куриц. Чжан Те хотел было уйти, но одна из женщин велела ему остаться.
Товарищ достал письмо, написанное японскими иероглифами. Вложил его в руки Дохэ и сказал Сяохуань:
— С делом Чжунэй Дохэ мы хорошо знакомы, это письмо пришло нам из провинции Хэйлунцян.
Сяохуань смотрела, как иссиня-черные глаза Дохэ пережевывают и глотают иероглифы из письма, один за другим.
Товарищ снова обратился к Сяохуань:
— Среди лиц, сопровождавших премьер-министра Танаку во время его визита, была одна медсестра, ее зовут Куми, а вот фамилию я забыл. Эта Куми все время пыталась навести справки про Чжунэй Дохэ. Конечно же, ничего она не узнала. Перед возвращением в Японию медсестра написала два письма, одно нашему правительству, в нем она рассказала, как Чжунэй Дохэ однажды ее спасла, а второе — это.
Сяохуань была хорошо знакома с трехлетней девочкой по имени Куми. В трагичной истории, которую рассказывала Дохэ, Куми была одной из главных героинь. Сяохуань взглянула на Дохэ: прервавшаяся на много лет история обрела продолжение, слезы двумя ручейками срывались с ее лица, падая на иероглифы, выведенные рукой Куми.
— Насилу вас разыскали, — сказал товарищ. — Но разыскали, и ладно.
Сотрудницы жил комитета ждали в сторонке: новость, которую принес товарищ из комиссариата, ставила их в затруднительное положение. Сначала Чжунэй Дохэ была врагом. Сейчас ее политический облик неясен, и кто теперь будет мыть им туалет?
Чжан Те тоже было непросто: за эти годы он привык делить мир на черное и белое, а товарищ из комиссариата явно не относил Дохэ ни к белому, ни к черному, и как же теперь следует держать себя с тетей?
Сяохуань закрыла мастерскую раньше обычного и повела Дохэ домой. Это очень важный день для Дохэ, Сяохуань должна быть рядом, вместе с ней поохать и повздыхать. Но Дохэ про Сяохуань не помнила: делала пару шагов, сжимая в руках листки из письма, написанного на ее собственном языке, потом замирала и читала дальше. Прохожие глазели: женщина за сорок, а идет по улице и слезы льет, даже не стесняется.
Дохэ зашла домой и, по-прежнему не замечая Сяохуань, отправилась на балкон. Села там и перечитывала письмо снова и снова.
Сяохуань обжарила сушеный бобовый сыр, приготовила баклажаны в красном соусе, древесные грибы с опятами, потушила миску соевых ростков с креветками. Это очень важный день для Дохэ.
Чжан Те и Чжан Ган словно иголками обросли, молча сидели за столом, не зная, как быть с этой тетей, у которой теперь вроде новое положение появилось. Сяохуань подкладывала сестренке еду, Дохэ жевала, но слезы ее текли ручьями, а мысли были где-то далеко. Сяохуань бросила сердитый взгляд на мальчишек — вытаращились на Дохэ и рассматривают в упор.
Почти ничего не съев, Дохэ снова ушла на балкон. Встревоженный Черныш сел рядом. Дохэ тихо что-то ему говорила на языке, которого никто в доме не знал. Но Черныш понимал ее слова. Он понимал больше, чем можно сказать на языке, хоть на китайском, хоть на японском.
Когда Сяохуань мыла посуду, Чжан Ган зашел на кухню и
