Шрифт:
Закладка:
Очень большая просьба (не о лорнете, так как, вне всякого сомнения, ты лорнетную просьбу уже исполнила давным-давно), а очень-очень-очень-очень-очень прошу тебя с’антропометрировать свою обутую ногу так: а) сверху вниз, от каблука к носку, б) латерально, подошвой вверх, в) медиально, подошвой сбоку, то есть всего в трех направлениях. Далее сообщи мне: 1) тип (лодочка, туфля и т. п.); 2) цвет, 3) размер (номер), 4) форма каблука; равно прислать мне абрис подошвы. Я думаю, что буду иметь возможность купить и прислать тебе лодочки. Я не ручаюсь, что сделаю, но очень прошу прислать мне вышеупомянутые три мерки.
Мне приснился страшный сон, что ты еще не послала окончательные рецепты на глаза. Я пришел в ужас и решил на всякий случай погрозить тебе, что не уеду из Берлина, пока не получу в целости оба рецепта. Вот, теперь все только от тебя зависит. …В Берлине такая же штука, как и у нас: если имеешь точные сведения о том, чего тебе очень хочется, то это не так-то просто найти. В магазинах потребителя задуривают изобилие и разнообразие, и он берет то, что ему подсовывают. А чтобы найти определенную вещь, нужно или очень много бегать, или заказать (это можно в любой лавочке) и ждать неделю или больше ‹…› Ну, вот что, ребятки: ныне отпущаеши раба твоего. Разрешаю вам в 1930 г. не написать мне ни одного письма: хватит, пописали, будя! В Вильно тоже не поеду. Уговорили. Зато в 1929 г. извольте приналечь за оставшиеся вам 5 дней написать мне очень подробно и деловито все-все, что нужно… Целую всех. Доктор.
P. S. Получил сегодня и с большим удовольствием вашу коллективную открытку от 20-го, но более бестолковой открытки не видел с начала дней моих. Например, ничего нет про лорнет. Затем, ни одного ответа на мои срочные вопросы, хотя я написал вам их по крайней мере третьего дня, если не раньше. А вы пишете про какую-то Wonder Book, посланную уже неделю назад, – на что мне это старье? Отвечайте сразу, пожалуйста: сегодня я написал, а завтра чтобы имел ответ! Доктор
Анютонька, получил сегодня утром твое заказное письмо от 20-го, где ты сообщаешь устные подробности о твоих глазах. Все-таки пришли настоящие рецепты. Видишь, я угадал верно: врач астигматизма даже не исследовал, а я подозреваю, что он у тебя есть. Ну, наверно, ты уж все послала. Нютик, доклада ты не откладывай, а «сбачь» его поскорее, и тогда останется 3–5 дней до свиданья. Карлиньке скажи, что и чемодан будет в целости (если не поцарапается по дороге). ‹…›
Сочельник, ребятки, и мороз аховый! Снегу на улицах нету, но метет маленькая поземка из сухой серебристой пыли – как елочные украшения, – ровно настолько, чтобы сделать асфальт темноватым и скользким. И настолько то же, чтобы задувать в рукава, за воротник, щипать за уши… Вообще настроение у погоды карнавальное. За сегодняшний благословенный день, от Р-ва Христова такой-то, ничего особенного не произошло. Зато произошло вечером, когда мне подали телеграмму от гр. POPVA c уведомлением о высылаемых от Института девятистах рублях с грошами. Я растерялся; негодую на слабость, но владеть собой не в силах боле – сначала ничего не мог понять. Наконец путем блестящей логической победы над немощью разума решил, что выцарапали еще на аппаратуру, и порадовался, что одна дура уже едет по направлению к Breslau[343]. Сейчас же позвонил к находящемуся временно здесь Simonson’у и условился с ним, что он придет ко мне послезавтра. Зачем мне Симонсон? Об этом важном обстоятельстве узнаете из следующей главы.
Итак, Симонсон, едущий в СССР по харьковскому приглашению и, вероятно, имеющий побывать и в Москве (если паче чаяния он будет в Институте до меня – примите по-царски и все-все покажите, и Володя пусть ему отпечатков подарит дюжины две – все это нужно), – сей Симонсон сговорился с директором Askania-Werke, что тот отпустит ИОТу полный комплект Симонсоньей газоаппаратуры в кредит. Так как моя дурища об этом именно и выла, то выходит, что ее можно будет удоблетворить, и без наличных (удоблетворить – не неприличное слово, а старинная форма русского языка: ДЪОБЛЕ ТВОРИТИ, откуда «доблестный»). Итак, поговорив с Симонсоном, я смогу похозяйничать над 9-стами. Что я сделаю? Я закажу важнейшее из присланного мне общего списка, то есть мелкие и химические вещи, марок на 1400. Марок 200 пойдет на неотвратимые Маршачьи дела. Остальными тремястами замкну наши дыры…
Изложу вам по порядку день. С утра я повез чемодан в Charité, Тринклеру, который был восхищен. Он показал мне вербовские [Вербов А. Ф.] циклограммы ходьбы, которые оказались идентичными кекчеевским: 3 простые лампочки (f, s и p)[344] и обтюратор с дырами шире перекрытия. Я их изругал, и по праву: по-моему, уж кто-кто, а мы с Татьяной имеем право вслух херить этакое (имея на плечах: я – атлас, а Татьяна – учебник). Оставил все добро у Тринклера. Пойду к нему 28‐го с утра, он пригласит директора Киноинститута и будет ему сперва показывать. Тринклер за время праздников оповестит проф. Jaensch [Erich Rudolf Jaensch], очень известного невропатолога, занимающегося походками, и я буду иметь рандеву и с ним. Не буду предрекать, но тут, кажется, мы тоже заразим кое-кого всерьез нашей методикой. Тринклер – премилый старичок, очень любящий и хорошо знающий русский язык, а слово из 4 букв на Ж он произносит так вкусно, что Карлуша бы порадовалась. Оттуда я пошел к Вольфу насчет лампочек…
Сегодня утром было письмо от Аннушки, заказное. Отвечаю моей многоуважаемой, хорошей женушке. Что мне Татьяна написала про твой доклад? Думаешь, слишком расхвалила? Вот уж ничего подобного! Написала дословно так: «конечно, чего и ждать было от Нюты, сам знаешь, но было совсем плохо. Она мялась, мочалу жевала, путала понятия „тест“ и „тесто“ и т. д. В конце доклада не оставалось уже
