Шрифт:
Закладка:
ТЕЛЕГРАММА. Berlin
Prijedu wtornik otschki kupil o springere bolsche nie gorjuju poschlem thieme nabegalsia rwus wam zeluju kol
Анютонька и ребятки все, вот мне осталось еще 5 дней в Берлине, и всего 6 дней вдали от вас. Подумай, Нютушка, какая это была большущая пропасть – три месяца с половиной, и как это было странно и жутко, когда это все предстояло! Точно целый подвиг, эти три месяца. А теперь это все уже позади, все пройдено; для вас с получением этого письма остается всего два дня (по Карлушенькину счету даже один), точно я поехал к приятелям в Сергиево с двумя ночевками. Мне одно только мешает вкусно поджидать милого дня – отсутствие писем от вас, да еще большая бивуачность моей обстановки. Очень трудно пользоваться всем с комфортом: некуда разложить, да боишься потерять, и т. д.; и вот все, кроме самого необходимого, уложено где-то в чемодане. Книги, какие у меня были, тоже уже «сданы в багаж», то есть увязаны и готовы к отсылке, кроме одной, которую оставил себе читать. Ну, целую крепко Нютушку; ты поцелуй Карлушу очень крепко и скажи ей, что очки чудные (то есть пенсне без ободков) и что сынок очень старается ее порадовать, и всех вас тоже. Коль-Коль
1930
Анютушка, с Новым годом! Я уже своевременно поздравил вас, но то письмо было грустное, хоть я и постарался нейтрализовать его телеграммой. А сейчас у меня опять хорошее, «предотъездное» настроение. Писем от вас, правда, все нет, ну да бог с вами; в самом деле, не стóит и писать, раз так уж скоро встретимся и поговорим устно. Я таки порядочно соскучился – так хочется домой! Ну, послушай, вчера с Горкиным и несколькими приятелями я встречал Новый год. Это здесь делается совсем особенно – на улице и очень весело. Погода для нас совсем непонятная, октябрьская: тепло, мягко, иногда шел дождик. Уже с десяти часов на Friedrichstrasse начинается оживление: выстраиваются вереницы ларьков, в которых продается всякая мура: целлулоидные очки и монокли, длинные носы, чалмы, дудки, мягкие бумажные метелки, конфетти, серпантин и т. д. С одиннадцати на Фр. – штр. непротолченная труба народу – как у нас около Исторического музея после службы. Все вооружаются дудками и жестяными «саксофонами», наряжаются кто во что горазд и карнавалят вовсю. Целую, милые; до вторника! Коль
Карлушенька, с Новым годом! Как-то вы его встречали? Мы с Горкиным немедленно обзавелись очками и длинными носами и очень важно шествовали, отстреливаясь шутками и терпеливо вынося всегда, когда нас щекотали мягкими метелками по физиономиям и дергали за носы. Очень много и неряженой публики, этих не трогают; но какой-нибудь карнавальный пустяк на тебе – уже знак, что с тобой можно шутить. Шутят очень добродушно, хорошо, молоденькую девушку смело можно пустить одну в самую гущу. Ни одного «материнского» выражения; подвыпивших очень много; по берлинскому масштабу многовато и пьяных. Эти не злые, как русские, и не сантиментальны, как хохлы, а «angeregt»[360]. Частным автомобилям буквально нет проезда: на них тотчас вскакивает молодежь, забрасывает серпантинами, щекочут сидящих внутри метелочками или раскачивают изо всех сил коляски. И никто не бранится. Достается и автобусам. В 12 часов начинается рев – все гудки сразу, и вместе с ними «Prost Neujahr»[361]! Вернулся я домой в начале второго. А сейчас попью кофе и пойду бродить. Ну, целую до вторника. Коля
Нютонька, вот спасибо-то тебе за письмо (которое последнее, от 28-го). Оно шло ужасно долго – 5 дней, но это даже хорошо: я с понедельника не имел писем, а сегодня четверг – значит, пришло мне утешение на последние дни. Я не могу еще окончательно обещать тебе, роднуля, с туфлями, но если смогу, то пришлю. Вчера утром мы с Фелишем пошли гулять на окраину города, в Dahlem, которая оказалась необычайно похожей на Стрешнево или Серебряный Бор, только осенью. Я не видал еще такого Нового года: зеленые деревья (вечнозеленые), мох, много зеленой травки и 5 гр. тепла. Вечером встретил на вокзале Steinhausen’а и провел с ним 2 часа. Мои подозрения совершенно рассеялись. Он очень милый парень, очень восхищается нашими работами (в особенности апериодическим анализом – вот не думал!), любовался атласом и хочет еще в субботу специально приехать из Грейфсвальда (вчера он был от поезда до поезда), чтобы поговорить со мной и со Шпрингером и т. д. Ну, роднуля, эта открытка придет уже накануне моего приезда! – и все доскажу устно. Тороплю минуты! Целую крепко. Коль
Ребятушки, а вдруг это письмо придет еще до моего приезда? Стóит ведь написать! Сегодня пришла Нютушкина пречудесная телеграмма, от которой у меня сразу стало веселое настроение. А в общем я сейчас колеблюсь насчет атласа между двумя путями: Steinhausen соблазняет. Он в хороших отношениях со Springer’ом и атласом восхищен, но уверенно и спокойно говорит, что издание его в таком виде потребует огромных денег. Он соблазняет издать атлас все же у Springer’а, но сокращенно, дав в цифрах то, что не будет дано в графике, – это гораздо дешевле. Он снова приедет в Берлин завтра к вечеру (звонил мне сегодня из Грейфсвальда по телефону) и уже успел условиться со Springer’ом о личном свидании, куда зовет и меня. Завтра буду думать. Казенных денег все еще нет, так что я, очевидно, ничего уж больше не куплю, а все деньги оставлю тут до выписки. С горячностью кончаю последние дела. Когда это письмо придет, то или Нютик будет меня чаем поить, или вы все будете говорить: «Завтра утром». Целую вас всех. Карлушеньке доброй, славной привезу глазищи огромные; не сидится от нетерпения. Ура, родимые!
FINIS CORONAT OPUS! NICOLAUS
КОНЕЦ – ДЕЛУ ВЕНЕЦ! КОЛЯ. Берлин, 3/1.1930, 9:35
Список сокращений
АМН – Академия медицинских наук
АН – Академия наук
АПН – Академия педагогических наук
БМЭ – Большая медицинская энциклопедия
ВАСХНИЛ – Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина
ВИНИТИ – Всероссийский институт научной и технической информации РАН
ВИЭМ – Всесоюзный
