Шрифт:
Закладка:
Анютушка, у меня неприятность. Я сейчас вернулся домой после целого дня беготни и нашел дóма: 1) отсутствие писем от вас и 2) мой атлас с письмом от Шпрингера. Отзыв был не в пользу издания, и Шпрингер отказался издавать. Неприятность состоит главным образом в том, что он так долго держал атлас под спудом. Если бы это сделалось месяц тому назад, то я мог бы сам еще многое предпринять; а сейчас, первое дело – уезжать пора, второе дело – каникулы, все поразъехались кто куда, и сейчас никого и нигде не сыщешь. Эта штука меня совсем спутала, и я никак не соображу, что надо делать.
Запутал меня еще Штейнгаузен [Wilhelm Steinhausen]. Я ему писал уже давно, когда только приехал в Берлин, а он ответил только вчера, что будет проездом в Берлине и хочет со мной повидаться. Вчера же пришла от него телеграмма, что он приезжает вечером в 7 часов в гостиницу Excelsior, и чтобы я созвонился с ним и сообщил, где со мной можно увидеться. Я в половине восьмого позвонил в отель, там какие-то невероятно бестолковые портье уверяли, что никакой Штейнгаузен не приезжал; я рассердился и ушел с Горкиным в цирк (куда у нас накануне были взяты билеты). Штейнгаузен не звонил и ничего не давал о себе знать; я пошел тогда сегодня к нему сам. Среди всякой беготни поспел в отель «Эксцельсиор» в полпятого; портье сказал, что таковой Штейнгаузен имеется, но куда-то вышел. Я оставил визитную карточку с просьбой позвонить мне по телефону. Придя домой и застав мой бедный атлас распростертым без чувств на столе, я решил сам позвонить Штейнгаузену – повидаться и посоветоваться с ним. Звоню – отвечают «уехал из Берлина». По-моему, это все вместе, с его стороны, – свинство. В мое отсутствие он тоже не звонил, так как всех звонивших мне мои хозяева отмечают на записочке. И вот что я начинаю думать:
1) Шпрингер ни словом не обмолвился, кто был второй begutachtender[351]. 2) Штейнгаузен, которому я написал 11-го, ответил мне только 27-го. 3) Он заехал в Берлин из Грейфсвальда на один день; приехал вчера вечером, уехал сегодня вечером, и сегодня же принесли мне обратно атлас. 4) Я написал 11‐го Штейнгаузену и об атласе, и о том, что его мнение о желательности издания меня интересует; он, следовательно, и на это мне ничего не ответил; и в его вчерашнем письме ничего об атласе нет, точно я и не писал. 5) Все выглядит так, точно Штейнгаузен нарочно постарался избежать делового свидания со мной.
Из всего этого я начинаю заключать, что, может быть, он-то и давал отзыв об атласе, и отзыв дал отрицательный. Самое обидное (если это так) то, что мотивировка, цитируемая Шпрингером в письме ко мне, такая: «По сравнению с работами Брауне и Фишера данная работа только в одном пункте вносит существенно новое, и это недостаточно для того, чтобы идти на большие расходы по изданию». Вот если это Штейнгаузен отозвался, что «не ново», то это свинство после того, как он столько набрал у меня и советов, и указаний, и циклограмм для своей статьи; если же это кто-нибудь другой, то это просто глупо.
Словом, я сейчас в неопределенном состоянии, так как еще совершенно не знаю, что надо предпринять; а ко всему и времени осталось так мало. Атцлер говорил мне определенно, что в случае неудачи со Шпрингером он пошлет атлас к Thieme, но все же я боюсь, что в мое отсутствие он будет менее активен. Очевидно, утро вечера мудренéе; завтра что-нибудь придумаю, а сегодня пойду спокойненько с Фелишем в кино. Не исключена, кажется, возможность, что я съезжу к Атцлеру лично и поговорю с ним об этом деле; а может быть, мне это кажется сейчас сгоряча. Очень хорошо, что я имею в запасе подробную телеграмму к вам; как только что-нибудь выяснится, я сообщу. Вот еще: поговорю завтра с Горкиным; может быть, он, как умный и хладнокровный парень, что-нибудь посоветует. Во всяком случае, если издание атласа потребует лишних 100 марок расхода – съездить туда или сюда, – то на это уж надо пойти. Я собирался сделать себе костюм; не сделаю его, вот и крышка. Не принимай пока моих гипотез всерьез; всерьез я буду думать завтра, а сейчас просто все выкладываю, а потом буду пить чай с апельсином и пойду в киношку. Здешние мои дела идут очень хорошо. Лорнет и очки заказаны (то есть пенсне без ободков, а не очки) и будут готовы в понедельник. Гурвичу купил в подарок книжку «Sittengeschichtedes Theaters»[352] – по-моему, ему должно быть по вкусу. Фелиш отправил в институт уже 2 посылки, в понедельник пошлет третью. Сегодня смотрел предназначенный к отправке Lomara-Mikroskop[353] и остался им очень доволен. Утром был у Тринклера в Charité, разговаривал с двумя клиницистами, глупыми, как все клиницисты; но оба они – молодежь (предпочитающая всем методам кино), а старики все опять-таки в разъезде. Чтоб все черти побрали эти праздники! У Тринклера пустыня, до седьмого никто в Берлин не вернется, и, значит, и тут делать нечего. Был еще у Энгельке. У того готов уже эскиз кимоциклокамеры, мы его обсудили, теперь он примется за рабочие чертежи, которые будут готовы к субботе, 4-го, и я их тогда утвержу. Следовательно, и по этой части в субботу освобожусь. Камера будет душенька, корпус из литого алюминия, отделанный с поверхности под «черный иней», как все модные цейсовские вещи. Энгельке делает сразу три штуки: для меня, для Дортмундского института и для Копенгагена. Камера будет Maximar c Тессаром 4,5[354] и затвором «Compur». …Итак, если решу, что в связи с атласом мне никуда ехать не нужно, то еду в воскресенье домой. Если решу съездить к Атцлеру, то тоже могу не опоздать, так как поеду тогда 1‐го утром и вернусь 3‐го утром. Если Штейнгаузен действительно похерил меня у Шпрингера, то, значит, он мне больше не нужен, нечего и жалеть, что я с ним разминулся. Остается Бэте; нужно ли его повидать или писать ему – опять не знаю; все это завтра не спеша соображу. Ну, Нютик и все мои ребятушки, вы за меня не волнуйтесь. Конечно, это неприятно, но что же делать? Целую вас крепко, до завтра! Ваш
