То есть свидетель потенциально сильно рискует как репутацией, так и самой свободой.

Уголовный закон Содружества Массачусетса освобождал подсудимого от необходимости давать показания в суде. Подсудимый мог выступить в качестве свидетеля по собственному делу и дать показания в свою защиту, но подобное решение было добровольным, и никто не мог заставить подсудимого произнести в суде хоть одно слово. Многие подсудимые пользовались правом молчать, поскольку их защитники могли доказать тяжесть неизбежного перекрёстного допроса и убедить в том, что его провал повлечёт несомненный обвинительный приговор.

Но при этом уголовно-процессуальные нормы позволяли обвиняемому выступить без принесения присяги и последующего перекрёстного допроса. То есть однократно, в самом конце судебного процесса подсудимый мог прервать своё молчание и высказаться.

Казалось бы, мы видим очень гуманную, здравую и справедливую норму. Но так может показаться лишь на первый взгляд. В действительности право сделать заявление без присяги являлось коварной психологической ловушкой, призванной дезориентировать людей слабых или не очень умных.

О чём идёт речь?

Задумайтесь на минуточку над тем, как выглядит ситуация со стороны. Свидетели защиты, давая показания в пользу обвиняемого, принимают на себя риски, связанные с ошибочностью сделанных заявлений. Если свидетелей поймают на лжи или серьёзных неточностях, то это повредит их репутации и даже может привести к судебному преследованию. То есть, свидетели защиты верят в то, что подсудимый хороший человек, и готовы ради этого рисковать. Но сам подсудимый почему-то рисковать ради своего честного имени и свободы не хочет — он отказывается от дачи показаний в свою защиту под присягой, молчит на протяжении всего процесса и лишь в самом его конце соглашается оправдаться, но… Но оправдаться в облегчённой форме, если можно так выразиться, то есть без принятия присяги и без угрозы перекрёстного допроса.

То есть другие люди рискуют ради него своим честным именем и даже свободой, а сам подсудимый ради спасения себя же ничем рисковать не хочет! Выглядит это, мягко говоря, нехорошо. Можно даже сказать, не по-мужски, ибо последовательность — это сильная черта настоящего мужчины.

Какова же правильная модель поведения подсудимого в описанной ситуации? Строго говоря, таковых моделей две. Первая: в самом начале судебного процесса согласиться свидетельствовать в свою защиту, принести присягу, дать показания, выдержать перекрёстный допрос и в самом конце суда выступить с последним словом [подобно тому, как с последним словом выступили адвокат со стороны защиты и прокурор со стороны обвинения]. Вторая модель правильного поведения в суде: отказаться от дачи показаний в суде, молчать на протяжении всего процесса и в самом его конце отказаться от последнего слова.

Попытка совместить эти два сценария всегда выглядит нехорошо. Присяжные заседатели верят свидетелям потому, что те принимали присягу и клялись не говорить ничего, кроме правды. И вот в конце судебного процесса берёт слово подсудимый, до того молчавший на протяжении многих дней, вот только присягу он не принимает и, соответственно, правду говорить не обязуется. Подсудимый начинает защищать себя, рассыпаясь мелким бесом в надежде вызвать сочувствие, но при этом он не клянётся быть искренним! Вы понимаете, как это выглядит в глазах присяжного заседателя?

В этом месте читатели Алексея Ракитина наверняка припомнят криминальные истории, участники которых попадали в ситуацию, схожую с той, в какой оказался профессор Уэбстер в конце марта 1850 года. Причём выбор они делали разный. Так, в моём очерке «1913 год. Убийство на карандашной фабрике» подсудимый Лео Макс Франк отказался свидетельствовать в свою защиту, но воспользовался правом сделать заявление без приведения к присяге.[31] Закончилось для него это плохо. Не станем сейчас пересказывать запутанный криминальный сюжет, но отметим, что неудачное выступление подсудимого не в последнюю очередь разрушило усилия адвокатов по его защите. В другом же очерке — «1872 год. Таинственное исчезновение Абии Эллиса», который можно видеть в этом же сборнике — описана история другого рода. Подсудимый Левитт Элли воспользовался правом не давать показания в суде и отказался от возможности сделать заявление без приведения к присяге. И в итоге был оправдан. Особый интерес этой истории для нас заключается в том, что разворачивалась она в том же самом суде в Бостоне, где 23-я годами ранее проходил процесс над профессором Уэбстером.

Вернёмся, впрочем, в 30 марта 1850 года. После предложения судьи Шоу сделать заявление для жюри присяжных без приведения к присяге подсудимый поднялся со своего места, давая понять, что намерен воспользоваться предоставленной ему возможностью. Разумеется, в ту минуту все, присутствовавшие в зале заседаний, напряглись — обвинённый в чудовищном убийстве человек впервые за 4 месяца [с 1 декабря 1849 года!] согласился прервать молчание и дать объяснение произошедшему с ним по существу.

Уэбстер начал речь с большим достоинством и уже по первым произнесённым фразам можно было заключить, что он заблаговременно готовился к своему выступлению: «Различные обстоятельства слились воедино и сплели сеть, которая была превратно использована против меня. В 9 случаев из 10, если бы только мне было дано время, я смог бы дать вполне удовлетворительные объяснения [всем подозрительным — прим. А.Р.] обстоятельствам. В некоторых случаях я предоставил доказательства невиновности моим защитникам, но они не сочли целесообразным использовать их, и по их же совету мои уста оставались запечатаны.»[32]

Вступительная часть прозвучала романтично и даже поэтично, можно было ожидать, что подсудимый сейчас рассеет все те недомолвки и неясности, что придавали всей этой мрачной истории такой таинственный и запутанный вид. И действительно, профессор Уэбстер постарался ответить по существу на большое количество свидетельств и обвинений, прозвучавших в его адрес.

Он заявил, что то письмо дочери, которое главный обвинитель охарактеризовал как сухое, рациональное и якобы свидетельствовавшее об отсутствии всяких эмоций, на самом деле являлось не первым. Письмо действительно было сухим по форме и лаконичным содержанию, но другим оно быть и не могло, поскольку он, Уэбстер, был вынужден сделать скорейшие распоряжения, связанные с финансовым положением семьи и его самого. Оказавшись в тюрьме, Уэбстер лишился доступа к деньгам, и письмо это являлось сугубо деловым. Делать далеко идущие выводы на основании того, что деловое письмо является деловым, вряд ли оправданно.

Далее профессор неожиданно остановился на вопросе накопления денег, предназначенных для передачи Джорджу Паркмену, в своём кабинете в здании Медицинского колледжа. Он заявил, что на протяжении некоторого времени складывал наличность в том самом сундучке [чайной коробке], который, по всеобщему мнению, не годился для хранения денег. Это был очень странный