не из смеси каолина и полевого шпата, а с добавлением 15–20 % белой глины и кварца. С виду похожие на фарфоровые, предметы, изготовленные таким образом, гораздо более хрупкие (и действительно, в мире сохранилось всего шестьдесят четыре изделия) и менее качественные. Как бы то ни было, спустя какое-то время сначала португальцы, затем голландцы начинают ввозить в Европу фарфор «настоящий», тут же ставший столь востребованным и столь дорогостоящим, что его прозвали «белым золотом».

В поиске секретной формулы фарфора граф Эренфрид Вальтер фон Чирнхауз в начале XVIII века также пробует сочетать некоторые химические вещества, среди которых и каолин. Но безрезультатно. Тогда король Август II принуждает алхимика Иоганна Фридриха Бёттгера присоединиться к его исследованиям. В 1708 году их эксперименты завершаются успехом, теперь и Запад наконец может производить «свой» фарфор. После смерти фон Чирнхауза, последовавшей через короткое время, король перемещает лабораторию Бёттгера в замок Альбрехтсбурга, что неподалеку от города Мейсена, и в 1710 году фабрика уже работает на полную мощь. Благодаря скульптору по фарфору Иоганну Иоахиму Кендлеру, возглавлявшему модельную мастерскую, изделия мейсенской мануфактуры становятся ценнейшими произведениями искусства (фарфоровый сервиз Мейсен – один из свадебных подарков Елизавете II).

Фарфор перестает быть загадкой, а потому превращается в весьма доходный товар. Так, в течение нескольких лет появляются мануфактуры хёхстского фарфора (прославившегося фигурками Иоганна Петера Мельхиора), венского (расписанного в стиле барокко), севрского (с характерным эмалевым покрытием цвета «розовый Помпадур», названным так в честь покровительницы фабрики и фаворитки короля Людовика XV), лиможского (появившегося благодаря открытию под Лиможем месторождений каолиновой глины) и многие другие, в том числе мануфактуры датского фарфора, при изготовлении которого используется особый оттенок синего кобальта, и, конечно, английские мануфактуры. В Англии Джозайа Спод создает костяной фарфор bone china, с добавлением золы костей животных в фарфоровую смесь, отчего фарфор становится невероятно легким и прозрачным.

В Италии в 1735 году маркиз Карло Джинори открывает фабрику в Дочче (она принадлежала семье до 1896 года и специализировалась на производстве столовых сервизов и предметов домашнего обихода), а в 1743 году Карл III Бурбон и его супруга Мария Амалия Саксонская создают Королевскую мануфактуру Каподимонте, чей фарфор, благодаря открытию залежей каолина в Калабрии, превзойдет в художественной выразительности и изысканности немецкий и французский. Основными изделиями искусных скульпторов-модельеров в Каподимонте являются небольшие скульптурные группы уникального молочного оттенка.

С Французской революцией и последующими общественными потрясениями завершается первая славная эпоха европейского фарфора. С исчезновением королевских дворов, финансово и морально поддерживавших фарфоровые мануфактуры, воцаряется закон прибыли, который отодвигает на второй план искусство, а на первый ставит его практическое применение. Однако конец у этой истории не такой грустный, как может показаться. То, что фарфор давно уже стал предметом повседневного пользования, придает, возможно, еще больше очарования его главной загадке, которую Эдмунд де Ваал[27] выразил в своем романе «Белая дорога»: «Фарфор белый и плотный, но при этом пропускает свет. Как такое возможно?»

* * *

Этим вечером Палермо флиртует в поисках любви: чувственный и завистливый, сощурив глаза, в которых скрыто ехидство, он сегодня желает на людей посмотреть и себя показать. Поэтому и старается произвести впечатление на женщин, облаченных в приталенные платья или в наряды с мягкими линиями, без жесткого корсета, как диктует новая французская мода. Веера из перьев, кружевные перчатки, перламутровые бинокли, сверкающие украшения, улыбки, воздушные поцелуи, комплименты.

А Театр Массимо, в буквальном смысле, служит подмостками для игры чувств, которые в ослепительном свете софитов, пусть и скрытые под маской изысканного лицемерия, становятся явными.

Однако из всех представлений, разыгрывающихся в партере и ложах – тайные знаки любовников, демонстрация матерями дочерей на выданье, обсуждения последних сплетен, недовольные взгляды, напоминающие о просроченных долгах, – действо 15 апреля 1901 года, пожалуй, самое любопытное, зрители в предвкушении спектакля, который может стать драмой или… заурядной пьеской.

Что-то сейчас будет, думает архитектор Эрнесто Базиле с пенсне на орлином носу. Он сидит в партере рядом с женой и, как обычно, до начала любого представления завороженно любуется официозной красотой зала, который сам спроектировал. Он переводит взгляд на сцену и замечает Иньяцио, на мгновение выглянувшего из-за занавеса. Архитектор тут же ищет глазами ложу Флорио: все еще пустая.

Любовница Иньяцио Флорио впервые выступает в Палермо и вот-вот должна предстать перед публикой в «Богеме», разумеется, в роли Мими. А Франка Флорио не пропускает ни одной премьеры.

Свет гаснет. Под шорох женских платьев зрители расходятся по своим местам, пока оркестранты открывают партитуры и первая скрипка дает ноту ля для настройки инструментов.

Вдруг по залу проносится гул. В ложе Флорио появился Винченцо. Ему уже восемнадцать, его обольстительный и насмешливый вид и развязное поведение сводят женщин с ума. Он редко появляется в театре, поскольку предпочитает спорт. У Театра Массимо стоит его «Фиат» мощностью в двенадцать лошадиных сил, на котором он гоняет по городу, поднимая облака пыли и возмущая прохожих.

Пока молодой человек с любопытством оглядывается вокруг, в ложу входит Джованна в черных шелках. Ее лоб слегка нахмурен, губы сжаты. Винченцо целует ее в щеку, пропускает к креслу впереди себя и усаживается сам.

Гул голосов усиливается. Кто-то делает вид, что разговаривает с соседом, а сам косится на ложу, другие смотрят наверх без всякого стеснения.

Огромный занавес – Джузеппе Шути изобразил на нем коронационный кортеж короля Рожера II – слегка шевелится, как будто дышит.

Франка возникает, кажется, из ниоткуда, в роскошном платье кораллового цвета. На мгновение она замирает, пробегает глазами по партеру, не обращая внимания на любопытные взгляды. Улыбается Винченцо, придвинувшему ей кресло, и садится рядом со свекровью. Учтивое, спокойное выражение лица почти бесстрастно. Глаза ожидательно устремлены на сцену. Словно сегодня вечером «Богему» играют только для нее.

Палермо замолкает.

Даже дирижер оркестра, уже вставший на подиум, кажется, ждет только ее сигнала. Хлопок ладонями в глубине сцены вызывает робкие аплодисменты. Дирижер кланяется. Занавес открывается.

* * *

Иньяцио смотрит на нее из-за кулис.

Чувствует прилив злости и раздражения. Еще бы, он надеялся, что Франка найдет благовидный предлог не явиться, но она здесь. Это откровенный вызов, он в этом уверен.

Скорее даже месть.

Они сильно поссорились по его возвращении из Рима. Все из-за этого безумного художника и ее вульгарного портрета, где Франка похожа на танцовщицу из кабаре. Проклятый Больдини рассмотрел в его жене то, на что только муж имеет право смотреть, ее длинные ноги например, которые он даже запечатлел на холсте в присутствии этих сплетниц: Стефанины Пайно, Франчески Гримо д’Орсэ и Джулии Тригоны. Но терпение лопнуло,