Шрифт:
Закладка:
– Ладно, братцы, хорош обзываться. Передохнули и будет. Нужно быстрее раненым помочь, а, потом совет собирать, да итоги подводить. Дая-ан!
– Что орёшь?
– Всех почадов, небронных смердов, колдунов, ведунов, лекарей и всех до единого, кого в лагере сыщешь, гони на поле уязвлённым помочь. Сперва им руду унять, боль утолить и токмо опосля перенести в шатры и лечить, как надобно. Асила, пошли подручников, абы полковников и вожей собрать. Комбаты же с войском останутся и верховодят. Там ноне дел непочать. Перунич, надобно сотворить великую тризну по павшим славным воям.
Все разошлись, а я привалился к колесу повозки и на секундочку закрыл глаза.
– Проснись, Бор, – перед глазами медленно сфокусировалась бородатая физиономия Асилы, – полковники и вожи сошлись. Только Марка да тебя дожидаем
Мышцы немного гудели, но короткий отдых помог оклематься и вернул в нормальное состояние, чего нельзя сказать про одежду заскорузлую и похожую на бурую фанеру. Пришедший вместе с Асилой почадник слил из кувшина воды, я наскоро умылся и вытерся протянутым рушником.
Перед штабной повозкой сидели на чурбаках и переговаривались полковники и их полевые помощники. Несмотря на запредельную усталость, их всех переполнял буйный восторг небывалой победы и радости от того, что все они живы. И пока я собирался с мыслями, подъехал Марк, спрыгнул с коня, громыхнув доспехом.
– Вот теперь все в сборе, – начал я совещание. – Поздравляю, други мои, с великой победой, и кланяюсь вашему мужеству и стойкости, – я склонил голову и потом поднял руку, останавливая недоумённые возгласы. – Не спорьте со мной. Начало битвы я сам наблюдал сверху с холма. Может быть, на месте вам виделось всё иначе, но признаюсь, я содрогнулся от вида живого моря, накатывающего на линии наших батальонов. Зрелище было жуткое. Но мы победили, и после такого разгрома аварам долго не оправиться. А теперь прошу доложить о потерях.
Выяснилось, что наибольшие потери понесли передовые щитники и пикинеры, принявшие на себя самый страшный первый таранный удар. Они потеряли восьмую часть состава – тысяча двести и триста бойцов соответственно. Остальные батальоны потеряли примерно от пяти до десяти процентов состава. В общей сложности из пятидесятитысячного войска Антании в бою пало около трёх тысяч воев. А вместе с савирами и сарматами мы безвозвратно потеряли около четырёх тысяч. Ещё пять тысяч раненых нуждались в серьёзном лечении. Примерно две сотни из них не имели надежды. Лёгкие ранения никто не считал.
По предварительным прикидкам только убитыми и тяжелоранеными авары оставили на поле около семидесяти тысяч. Обитатели шатров, женщины, дети и рабы из числа степняков частично разбежались, частично были взяты в плен. Вместе с тем четыре личные тумена кагана организованно отступили к Дону.
Великая битва закончилась, и теперь нам предстояли три важных и неотложных дела: первое – оказать необходимую и достаточную помощь раненым, для чего я попросил полковников выделить всех кого возможно для помощи лекарям. Второе – грязная и скорбная работа по очистке поля, кремации своих павших и тризна по ним. Третье – переформирование батальонов с учётом потерь.
С одобрения командования я сразу отправил биричей с сообщением о победе князю Межамиру в Зимно, совету жрецов в святой град Табор, совету старейшин в Бусов град и кону Савирии на Десну. В тех же посланиях я предупредил об отступившей к Дону сорокатысячной аварской группировке, и также предупредил о том туркона сарматов.
После совещания весь ближний круг собрался в штабном шатре, и за разговорами о неотложных делах и впечатлениях мы усидели бочонок хмельного мёда.
К ночи все разошлись, лагерь успокоился, погрузившись в тревожный сон. После такого сражения измученное войско нуждалось в отдыхе. Бойцы спали, а я стоял на холме и смотрел на утонувшее в летнем сумраке поле боя. Я смертельно устал и морально и физически, но сон не шёл. Умом я понимал, что одержана историческая победа, та, ради которой было потрачено столько времени, сил и нервов, но вместе с тем откуда-то из глубины подсознания поднялось смутное предчувствие какой-то близкой и неотвратимой опасности.
И на другой день полноценного отдыха не получилось, навалились неотложные заботы. Бойцы отмывались, отдирали кровь и грязь, перевязывали раны, приводили себя и оружие в порядок, и убирали последствия сражения.
А убирать было что. На поле боя с самого рассвета пировало всё окрестное вороньё, и оттуда уже отчаянно несло ядрёным зловонием. Павших защитников Антании ещё вчера почтили огнём, отправив души славных воинов в ирий, и тризну ввечор справили. Но семьдесят тысяч аварских трупов и примерно двадцать тысяч конских сплошь устилали огромное поле. Трупный яд мог серьёзно отравить землю и воду и вызвать страшную эпидемию, поскольку все здешние реки и речки, так или иначе, впадали в Днепр. И потому по решению жрецов и ведунов все трупы начали стаскивать и свалить в большую сухую балку, и потом, обрушив края оврага, засыпать могильник двухметровым слоем земли. Этой гнусной тошнотворной работой почти всё войско занималось весь последующий день. Трофейные лошади на волокушах таскали вонючую падаль, а бойцы ворчали, что и после смерти поганые норовят нагадить.
Возле балки-могильника две сотни добровольных помощников жреца Перунича без устали отсекали трупам головы и потом на волокушах стаскивали на ближайший холм, где складывали их горой. Я не обращал на эту дикость внимания. Верят славяне, что не упокоенный и не обезглавленный враг хуже живого, ну, и пусть верят. Это их время, их вера, их жизнь, пусть делают, как считают нужным.
К концу дня наполненная трупами и засыпанная землёй балка сравнялась с подножием холма, на вершине которого выросла десятиметровая пирамида из семидесяти тысяч аварских голов.
Только к пятому дню после битвы армия была готова к возвращению домой. Двигались налегке, поскольку раненых, большую часть снаряжения и трофеи уже отправили по реке в Псёльскую крепость. Кстати, среди трофеев нашлось неплохое оружие, утварь, золото и серебро. По моим прикидкам золота мы взяли не менее пяти центнеров и тонн шесть-семь серебра. Выяснилось, что помимо личных денег и драгоценностей авары везли с собой и всю казну кагана.
Как выяснилось, сам каган Боян, его ближники и личные тумены бежали с поля боя задолго до конца сражения, сразу после удара сарматской конницы. Удрал непобедимый владыка, бросив в самый ответственный момент всех своих союзников и аварскую бедноту.
Двигаясь вдоль реки по натоптанной сотней тысяч ног и тысячей
