28 июня турначи-паша попытался высадить десант на берег, направив войско к берегу в 24 лодках. Но стоило только галерам поднять якоря, как этому предприятию положен был конец, и турецкий флот должен был отступить[549]. Последнюю попытку проложить себе путь к Азову турецкий флот сделал 13 июля, когда «во 2-м часу дня, — как пишет Гордон, — была сильная стрельба с неприятельского флота». Но эта попытка окончилась полной неудачей, и пришлось предоставить Азов собственной участи. Таким образом, присутствие русских военных судов в море совершенно парализовало действия турецкого флота[550].

К 16 июня осадные работы значительно подвинулись вперед[551]. Азов был окончательно обложен с суши и с моря. Были готовы батареи, и можно было начать бомбардировку города. Однако предварительно в этот день после полудня осажденным было предложено сдаться. Был сделан знак белым флагом и к городу послан парламентер с письмом на русском и турецком языках. Азовцы, однако, на предложение ответили выстрелами по флагу и по парламентеру. Тогда началась канонада: стали палить из пушек и бросать бомбы из мортир. При начале бомбардировки присутствовал, разумеется, и бывший в прошлом году «бомбардиром» Петр. «Его величество присутствовал, — сообщает нам Гордон, — и вечером отправился к своим галерам». 17 июня бомбардировка продолжалась, причиняя большое разрушение городу[552]. «Ратные люди, — читаем в описании похода боярина Шеина, — подошли шанцами близь азовских городовых стен и роскаты поделали и пушки и мозжеры на роскатах поставили и город Азов со всех сторон осадили накрепко, въезду в него и выезду из него нет. А ниже Азова на Дону реке, где неприятельские морские суда к Азову приходили, сделаны вновь два земляные городы, а третий против Азова за Доном прежний; укреплены и одержаны те все города людьми и пушками многими. Также море и устьи донские все заперты московскими морскими судами, а на них многочисленными людьми и пушками ж и неприятельские водяной и сухой путь отняты. И за Божиею помощию учал промысл чиниться немедленной из шанец генеральских полков, также войска донского козаков и из городка, что за рекою Доном, со всех роскатов в город Азов из больших ломовых пушек стрельба и из мозжеров метание бомб день и ночь непрестанное и из пушек у азовцев по земляному валу роскаты их разбили и пушечную стрельбу у них отбили»[553], — т. е. заставили их пушки замолчать. 22 июня войско, солдаты нижних чинов, как говорит Гордон, обратилось к командирам с просьбой прибегнуть к тому же средству осады, которое также по желанию войска было пущено в ход в прошлом году, а именно: начать насыпать вокруг города высокий вал и этот вал подводить — «валом валить» — к неприятельскому рву и, таким образом, заровнять ров. Эта просьба была уважена, и с вечера 23 июня началось насыпание такого вала[554]. «Июня с 23 числа в ночи, — говорит описание похода, — к городу Азову для промыслу ко взятию того Азова и засыпания рва, который около того всего города, и для крепкого приступа и охранения в том приступе… учали от шанцев валить вал земляной»[555]. 23 июня отправлялась из-под Азова почта, и Петр с галеры «Принципиум» отправил в этот день ряд писем в Москву: к Ромодановскому, Кревету, Виниусу, А. К. Нарышкину и Г. И. Головкину[556]. Поместив в этих письмах почти дословно тождественное описание турецкого флота турначи-паши, Петр в каждом из них говорил еще о разных предметах, касавшихся каждого из корреспондентов в отдельности, и в этом обнаруживал одну из своих отличительных способностей: при усиленном напряжении внимания к одному главному делу, каким в рассматриваемом случае была осада Азова, помнить с большой точностью и заботиться о разных мелочах. Так, письмо к Ромодановскому он начинает выражением опасения, что Ромодановский гневается на него, доказательство чего видно в том, что вот уже две почты нет от него писем с известием о «его государском здоровье»; Кревета Петр уведомляет, что получил высланные ему песочные часы, причем те, которые посланы были через Валуйки, оказались испорченными, вероятно, от скорости езды; впредь посылать «кумпасы и иные часы» через Воронеж водой с нарочным человеком, чтобы бережнее довез; Виниусу пишет о получении его письма от 2 июня с заморскими вестями и с известием о холодной и дождливой погоде в Москве и с своей стороны сообщает, что под Азовом стоят «великие жары», но что, однако, «слава Богу, лишних болезней нет». В собственноручной приписке к этому письму царь дает Виниусу приказание: «Анд[р]ею Крефъту вели дать 2 пары сабалей да 36 хвастоф». Л. К. Нарышкину он предписывал о посылке грамот к курфюрсту Бранденбургскому, к венецианскому дожу и к Речи Посполитой, а в письме к Г. И. Головкину заказывал себе какой-то «полметовый» кафтан и штаны[557].

Следующий день, 24 июня, ознаменовался для осаждающих неудачей в обычном ежедневном столкновении с татарской конницей. Наша конница поддалась на неприятельскую хитрость.

Татары, выехав и завязав стычку, сделали вид, что обратились в бегство. Дворянская конница бросилась их преследовать в беспорядке, врассыпную, не соблюдая строя, «по прадедовским обычьем, не приняв себе оборонителя воинского строю», как укоризненно заметил, говоря об этом деле, Петр[558], и слишком увлеклась. Татары вдруг со страшным криком обернулись, опять напали на наших всадников и в свою очередь обратили их в беспорядочное бегство. При этом замешательстве было убито 9, ранено 21 и взято в плен 8 дворян московского чина, т. е. стольников, стряпчих, дворян московских и жильцов[559]. 25 июня прибыли в лагерь присланные курфюрстом Бранденбургским инженеры Розен и Гольцман и «огнестрельные мастера» — минеры Шустер, Кобер, Гак и Кизеветтер. Вероятно, по поводу их прибытия Петр в этот день побывал в лагере и траншеях. «Его величество, — записывает Гордон, — был в лагере и в траншеях, откуда он опять отправился к флоту». Эти личные посещения Петром угрожаемых обстрелом неприятеля траншей вызывали у близких Петра опасение за его жизнь. Сестра Петра царевна Наталья Алексеевна обратилась к нему с письмом, чтобы он берегся и не подходил близко к ядрам и пулям. На это не дошедшее до нас письмо Петр во второй половине июня отвечал шутливым посланием: «Сестрица, здравствуй! А я, слава Богу, здоров. По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили; однако, хотя и ходят, только по ся поры вежливо. Турки на помочь пришли, да