дороги и жилищные управления, милиция и НКВД открыто и нагло продавали билеты, право на въезд и прописку. Масса людей, никогда не живших в Ленинграде, просачивались изо дня в день. Что же до закона, то он красовался в неумолимости, и даже академики не могли по закону приехать на свое пепелище. Квартиры эвакуированных были ограблены и заселены посторонними за взятки. Существовала торговля комнатами, как торгуют хлебом или мясом. Управхозы и милиция совершенно открыто грабили и вымогали. Ограбление и отнятие комнат было делом всей государственной системы. Учредили суды для разбора таких массовых дел, что уже указывает на правовое их признание. Судьи и прокуратура брали взятки. Дела тянулись из месяца в месяц. Человек, который добирался до Ленинграда, сутками, днями, неделями выстаивал в обморочных очередях и свалках в прокуратурах, в жилищных органах, в милиции, в бюро по распределению труда. Это была ленинградская топь, великое мучительство, затягивающее людей с головой, опустошавшее их квартиры и выматывавшее душу до дна. То, что в блокаду представляло собой получение продовольственных карточек, то теперь было получение своей личной квартиры, своего имущества, ордера на право работы»[918].

Коммунальное хозяйство не выходило из полуобморочного состояния; даже в так называемой «писательской надстройке» на канале Грибоедова – доме, далеко не обделенном заботой городских властей, – водоснабжение полностью восстановилось лишь после Победы, а положение жильцов описано в выступлении профессора Б. М. Эйхенбаума на заседании Ленинградского отделения Литфонда 28 июня 1945 г.:

«Надстройка в отчаянном состоянии и есть несколько квартир, где если ничего не будет сделано, то возможны серьезные физические события. У меня две комнаты висят над холодной лестницей, зимой пол в них представляет собой каток, к которому нельзя прикоснуться рукой. Для того чтобы там жить, надо иметь адское здоровье и жить и работать вторую зиму в таких условиях невозможно…»[919]

Что же касается домов рядовых граждан, то у них столь влиятельных заступников, как Союз советских писателей, не было, и положение там было еще хуже:

«Буквально душил горожан жилищный кризис. Это была пора поистине великой тесноты. Высокие темпы восстановления экономики достигались за счет социальной сферы. Многие тысячи работников реэвакуированных предприятий, люди, направленные на невские берега по разного рода разнарядкам, жили в ужасающих условиях»[920].

Голод 1946–1947 гг. воскресил недавно пережитый ужас у тех, кто оставался в городе во время блокады: вместе со всей остальной страной Ленинград и область опять погружались в еще не забытый кошмар.

«Из закрытых донесений правительству видно, что в конце 1946 г. – начале 1947 г. заболевания алиментарной дистрофией распространились на территории Российской Федерации, охватив многие районы», в том числе и Ленинградской области[921].

Власти всячески скрывали информацию о голоде; мало того, в новостных лентах встречаются даже такие сообщения:

«В дни предоктябрьского соревнования среди колхозников области развернулось новое патриотическое движение за сверхплановую сдачу государству картофеля и овощей из личных запасов»[922].

Весной 1947 г. председатель исполкома Леноблсовета И. С. Харитонов и секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Г.Ф. Бадаев телеграфировали в Москву Г. М. Маленкову:

«В связи с отсутствием каких-либо продовольственных ресурсов большое количество колхозников области находится в состоянии дистрофии. В Оредежском, Тихвинском, Подпорожском, Киришском и Пашском районах зарегистрировано свыше 3000 человек взрослого и детского населения, имевшего I–II-ю степень дистрофии. Значительная часть больных госпитализирована. Это обстоятельство подрывало усилия по обеспечению подготовки и проведения весеннего сева и последующих полевых работ. Без оказания немедленной государственной помощи хлебом сельскому населению области, мы не можем предотвратить нежелательные последствия»[923].

Они просили выделить 800 тонн зерна в качестве продовольственной ссуды, которая должна была быть возвращена с нового урожая; но ответа не последовало (если не считать ответом то, что оба были впоследствии расстреляны по «ленинградскому делу»).

Минздрав РСФСР в апреле 1947 г. зафиксировал в республике 372,3 тыс. больных алиментарной дистрофией, а в мае эта цифра возросла до 507,7 тыс.[924] Ситуация в Ленинграде была хуже, чем во многих других регионах:

«В марте того же года на предприятиях Ленинграда при медицинском обследовании рабочих установлено, что заболеваемость алиментарной дистрофией и авитаминозом превышала 30 %. На заводе “Севкабель” из 300 обследованных рабочих выявлено 128 (42 %) больных дистрофией и 31 (10 %) – авитаминозом; на Ижорском заводе – 38 % рабочих с дистрофией и 14 % с авитаминозом; на заводе им. Сталина соответственно – 20 и 14 %. Подобное положение с голодной заболеваемостью было вскрыто на заводе им. Марти, «Линотип», им. Жданова и комбинате им. Кирова.

Ленинградское руководство 29 марта приняло строго секретное постановление о предупреждении развития заболеваемости населения г. Ленинграда авитаминозами и алиментарной дистрофией. Виновниками голода были объявлены хозяйственные, партийные, профсоюзные работники заводов и Ленгорздравотдела, которые проявляли бездушие и безразличие к нуждам трудящихся. Постановление рекомендовало всем предприятиям общественного питания шире практиковать витаминизирование приготовляемой пищи, а в буфетах закрытого и открытого типа организовать продажу витаминов, фруктовых, ягодных и овощных соков. С этой целью надо было подготовиться и с начала весны проводить сбор ранней дикорастущей зелени – щавеля и крапивы для использования ее на приготовление блюд в предприятиях общественного питания.

Более конкретной была задача организовать с 5 апреля 1947 г. во всех заводских столовых под наблюдением врачей усиленное рационное питание для рабочих и служащих больных алиментарной дистрофией по следующим нормам питания (гр. в день): Нормированные продукты за счет продовольственной рабочей карточки: 1. Крупа – 67; 2. Мясо – рыба – 60; 3. Жиры – 27; Сахар – 30. Итого – 184. Ненормированные продукты: 1. Картофель – 120; 2. Овощи – 80; 3. Мука пшеничная – 5; 4. Соевая колбаса – 100; 5. Творожно-соевая сырковая масса – 100; 6. Кефир соевый – 150. Итого – 555. Всего – 739.

По плану «усиленное» питание рабочего должно было составлять 739 г в день. Если бы к этому еще 200–400 г хлеба, то общая калорийность всех названных продуктов питания была бы около 2000 ккал, т. е. чуть больше половины нормальной потребности взрослого человека, но о хлебе в постановлении не упоминалось. При этом необходимо учесть, что в приведенном выше рационе преобладали растительные белки, а основную долю калорий давали соевые продукты. Ни калорийное содержание, ни качественная структура набора продуктов не являлись достаточными для излечения больных дистрофией.

Для обеспечения запланированного питания больных был утвержден план производства и распределения дополнительной ненормируемой продукции на апрель и май 1947 г. В нем предусматривалось произвести на предприятиях Ленинграда 1500 т соевого кефира, 900 т творожно-соевой сырковой массы, 850 т мясного бульона, 60 т плавленого сыра, 80 т овощной икры, 100 т рыбных отходов. Этими продуктами предполагалось накормить 100 тыс. рабочих и служащих, 273 тыс. школьников,