Трамваев не было (они встали 8 декабря 1941 года. – П. Д.), света не было, звонков не было. Телефон был выключен. Голод и страшный мороз парализовали жизнь.

Замерзли трубы, остановилась вода, прекратился отлив и канализация. Выбыли из строя уборные. Стала вся живая жизнь. Газеты не вывешивались и не разносились. Стали аптеки. Прекратились службы. Перестали работать почта и телеграф. Замолчало радио.

Люди не раздевались ночью из-за холода, не мылись из-за отсутствия воды. Запертые в самых маленьких комнатах, где жили разные знакомые и родные (которые не могли жить у себя в разоренных, разбитых квартирах), они утопали в копоти коптилок, дыму буржуек; в грязных ватниках и валенках, с выпачканным лицом и черными пальцами, они на паркете рубили и кололи доски, заборы, мебель, щепки; стук раздавался целый день, – буржуйки требовали подтопки; в мисках стояла грязная вода, в которой наспех мыли руки все поколения комнаты. Резкий, удушливый запах шел с лестницы и обратно в лестницу. Двор, пол, улица, снег, площадь – все было залито желтой вонючей жижей»[891].

В начале февраля перестала подаваться вода. Ее отсутствие было особенно тягостно:

«…Воды в доме нет совсем, даже в нижних этажах, и не только у нас, но везде. Я пришла домой в безотрадном раздумьи. Вот он, предел. Впервые у меня по-настоящему опустились руки…

В тот же день я увидела, что люди несут по улицам ведра с водой. Оказалось, ее черпали прямо на улице, угол Садовой и Гороховой! Этакую даль? Да, ближе не было.

Я взяла большой чайник, который мы называли бурмилой, и пошла. Десяток домов до угла, потом через мост, потом всю Гороховую до Садовой. Смотрю: картина во вкусе описания какого-нибудь Котошихина или Олеария. Прямо на улице выкопан ров, во рву пущена с пожарного шланга вода, – грязная, земляная. Сотни людей с санками, с кадками, чайниками, кастрюлями, ведрами. На коленях, на корточках, среди криков и гула, толкая и обливая друг друга, женщины и дети, мужики и старухи загребали грязными сосудами земляную воду. Вокруг образовалось скользкое поле мокрого льда. ‹…› Все было соединено с риском на этом ледяном поле. Можно было упасть, низко нагибаясь за водой. Можно было переломать ноги на мокром льду. Случайно одна знакомая девушка зачерпнула мне воды. ‹…›

Я думала: слава Богу, что воды нет нигде, что с таким трудом ее добывают; значит, это дело 1–2 дней, – не будет же город без воды!

Увы, я была наивна. Я думала, что существуют границы цинизма, что даже у Попковых есть известное приличие. Я пишу это 20 мая, а город все еще без воды и отлива!

Вскоре на санках стали возить не одних покойников, но и воду. Возили ее с Невы, с Мойки, за тридевять земель. С непосильной ношей, с полными ведрами, голодные люди брели в жестокий мороз, брели и останавливались и снова брели. Сейчас же стали спекулировать водой, продавая ведро за 5 руб. и дороже. Целыми днями возили на санках ведра с водой, чайники, жбаны. Это была обычная уличная картина»[892].

Самым частым медицинским диагнозом в блокадном Ленинграде была алиментарная дистрофия, или, как ее тогда называли, «ленинградская болезнь» – «патологическое состояние или, вернее, патологический процесс, обусловленный количественным и качественным недостатком питания»[893].

Невольно складывается впечатление, что над целым городом проводился гигантский и беспримерный по жестокости и цинизму эксперимент:

«В блокированном и осажденном Ленинграде в течение почти года на грандиозном фоне Великой Отечественной войны развертывались события, которые показали, с одной стороны, непреодолимую силу духа нашего народа, а с другой стороны, предел биологической устойчивости человеческого организма»[894].

Можно бесконечно приводить свидетельства того, как страдали и гибли люди из-за фанаберии Сталина и его подручных, которые ради «идеи» погубили сотни тысяч жизней. Но серьезная вина за обеспечение людей продовольствием и предметами первой необходимости лежит и на руководстве города. Все эти события – изматывающий голод, убийство родных и незнакомых людей ради употребления в пищу, постоянные лишения, отсутствие медикаментов, воды, тепла и прочее – были спровоцированы самими властями, а стойкость жителей была навязанным, вынужденным героизмом. Причем наиболее активным сторонником такого губительного для жителей варианта развития событий следует признать не столько А. А. Жданова, сколько А. А. Кузнецова, любыми средствами стремившегося показать Сталину несгибаемость Ленинграда:

«Известно, что в пору тяжелых боев под Ленинградом, в трудные блокадные дни И. В. Сталин неоднократно звонил А. А. Жданову и А. А. Кузнецову, ставя перед ними важные, принципиальные вопросы, выдвигаемые Ставкой. В самый трудный момент обороны Ленинграда И.В. Сталин написал письмо А. А. Кузнецову, в котором выразил свое одобрение проявляемой им решительности и активности»[895].

Но неужели руководство не знало реального положения дел в Ленинграде?

«По обобщенным данным органов НКВД Ленинграда, отправляемым в Смольный, власти на местах знали истинное положение дел в городе с обеспечением продовольствием и медикаментами, потери среди мирного населения. Только за период с октября 1941 г. по апрель 1943 г. в городе умерло почти 544 тыс. ленинградцев. Особенно массовой смертность была зимой 1942 г. Только в январе в городе умерло 96 571 чел. (из них мужчин 70 853 чел. (73,2 %)), в феврале – 96 015 чел. (мужчин – 60,4 %), в марте – 81 507 чел. (муж. – 47,4 %; жен. – 52,6 %). За 10 дней апреля умерло от голода и болезней еще 23 367 чел.»[896]

Без сомнений, такие факты должны были в виде докладных записок ложиться и на стол Верховного главнокомандующего.

Зафиксированные уже в начале блокады случаи людоедства и трупоедства в городе и на Ленинградском фронте рассматривались властями, в частности А. А. Кузнецовым, «как случайные эпизоды со стороны неуравновешенных граждан, с одной, и преднамеренные провокации вражеских лазутчиков, с другой стороны»[897].

Кроме того, почти не принимается в расчет тот факт, что при введении в начале сентября 1941 г. продовольственных карточек их получили только прописанные в городе граждане, а многочисленные беспризорные, беженцы с оккупированных территорий, нахлынувшие в Ленинград, попросту оказались лишены возможности выжить. Именно они оказались первыми жертвами блокады.

Чем же было озабочено городское руководство? Осознавая, что жизнь в обстановке осадного положения приближается к критической отметке, особые усилия были направлены на создание агентурной сети:

«В таких условиях А. Жданов все больше задумывался об организации нелегальной работы даже в условиях, когда город находился в руках РККА и ополченцев. В этих целях командование Ленфронта и местные партийно-советские власти обязали Управление НКВД ЛО перевести часть подчиненных ему подразделений