Шрифт:
Закладка:
Он с силой сунул руки в карманы.
– Она ко мне привязана, – признал он наконец. – Еще с тринадцати лет.
– Просто глупенькая девчачья влюбленность.
– Она вовсе не глупенькая. Вообще-то она очень серьезная. Даже строгая. И знает, чего хочет.
– А хочет она тебя. И теперь, когда ей уже почти восемнадцать («Столько было мне, когда я с тобой познакомилась»), окружающие начинают прикидывать, за кого же она выйдет замуж в один прекрасный день.
– Ну да, наверное. Слушай, Оз, я вообще об этом не думал, – раздраженно произнес он. – И теперь не думаю. Мне надо сосредоточиться на корабле. Я отправляюсь на фронт – вот о чем я думаю. Идет война.
«Да знаю я, что идет война! – хотелось крикнуть Озле. – Знаю! Знаю!»
Но одновременно с войной происходило и кое-что другое: жизнь. Жизнь продолжается до той самой минуты, пока не остановится, и сейчас речь шла об ее собственной жизни, которая внезапно споткнулась и захромала, как повредившая ногу лошадь, и все потому, что кто-то поставил на ее пути препятствие по имени Лилибет.
– Значит, она о тебе думает, но ты о ней нет. – Озла постаралась, чтобы голос звучал ровно. – В таком случае отчего ты так нервничаешь? И почему избегаешь меня с Рождества?
– Я не…
– Избегаешь.
Повисла долгая пауза.
– Мое семейство уже закусило удила, – пробормотал в конце концов Филипп. – На Рождество… кое-кто из гостей заметил, как обстоит дело… с Лилибет… А в результате мой кузен Георг тоже обо всем узнал. (То есть Георг, король Греции, в настоящее время в изгнании[79], поняла Озла.) И семья прямо загорелась. Дядя Дикки в восторге, кузина Марина[80] только об этом и говорит – она даже матери моей написала. Все без конца обсуждают вероятность…
– Ну и что с того? – Озла скрестила руки на груди. – Не могут же они заставить тебя пойти под венец, потому что им требуется союз двух государств. Мы живем не в Средние века.
– У меня есть обязательства… – Он избегал ее взгляда. – Ведь речь о моей семье.
– Это о какой же семье? Ты имеешь в виду тех родственников, которых изгнали с их собственной родины? Или тех, что вступили в союз с Гитлером? Ты мне уже несколько лет твердишь, что вообще не чувствуешь рядом с собой почти никакой семьи, а теперь, когда возникла вероятность, что ты женишься на будущей королеве Англии, желания твоей родни внезапно оказываются важнее всего?
– У меня есть обязательства, – твердо повторил он.
– Однако у тебя имеются и другие обязательства, как ты сам только что заметил. Идет война, лейтенант, надо бить фашистов. Но что, если когда мы переберемся на ту сторону этой войны, твоя серьезная, строгая принцесса по-прежнему будет по уши в тебя влюблена?
Долгая пауза.
– Тогда моя семья будет ожидать, что я пойду принцессе навстречу.
Озла сжала ладони, чтобы сдержать дрожь в руках.
– И как же ты тогда поступишь? – Очередная долгая пауза. Озла повернулась и села на скамейку у стены, вспомнив, как однажды во время бомбежки погасли огни и они с Филиппом целовались тут ночь напролет. Горло сдавило, и она глубоко вдохнула раз-другой. – Скажи, наши отношения когда-нибудь были для тебя чем-то большим, чем просто способом провести время, свободное от дел?
– Ты ведь сама знаешь, что да!
– Разве? Правда, я знаю, что ты меня любишь. Но ты хоть когда-нибудь считал, что это надолго? – Она сухо рассмеялась. – Не считал, да? Впрочем, ты так и сказал в тот вечер, когда мы только познакомились: «Держу пари, вас трудно забыть».
– Я никогда не обещал, что это навсегда. – Филипп тоже опустился на скамейку рядом с ней и сцепил пальцы в замок, зажал между коленей. – Ты слишком хороша для меня…
– Ой, оставь эти благородные глупости. На самом деле ты говоришь: «Ты недостаточно хороша для меня». Но это ведь не так, Филипп! Я совершеннолетняя, у меня будет собственное состояние, я принадлежу к тем же кругам, что и ты, и я всегда была достаточно хороша для тебя. Но я по-прежнему всего лишь та, кому ты иногда звонишь, чтобы провести вместе вечер. – Она подняла голову и не стала отводить глаз. – Прошло уже четыре года. Почему ты никогда не?..
– Справедливости ради, я ведь ни разу не заводил дело настолько далеко, чтобы подавать тебе надежды.
– То есть поскольку ты со мной не спал, тебя ничего не связывает. Ну так вот…
– Говори потише!
– …существуют и другие способы подавать надежды, Филипп.
Обоих била крупная дрожь. Судя по лицу Филиппа, больше всего ему хотелось закатить Озле пощечину. А ей хотелось вцепиться в его лицо ногтями и расцарапать до крови. С другой стороны, немного бы потребовалось, чтобы они упали друг другу в объятия, – и так было всегда. Заставив себя отвести взгляд, она уставилась на рельсы: прибывал очередной поезд. Они дождались, чтобы новый поток пассажиров миновал их, спеша к лестнице. Дождались, чтобы поезд ушел и перрон снова опустел.
– Возможно, тебе лучше вернуться домой. – Голос Филиппа снова звучал ровно. – Поговорим, когда меня отпустят с «Уэлпа» больше чем на один вечер.
– Ты предлагаешь вернуть все, как было?
– Вернуть все, как есть, Оз. Ты ведь знаешь мои чувства к тебе. Ничего не изменилось.
– Прости, Филипп. Я уже отдала тебе четыре года своей жизни, и что-то мне не хочется тратить на тебя еще больше чувств. – Слова царапали ей горло, как осколки стекла. – Ведь теперь я знаю, что ты готов вырядиться королевским жокеем, едва лишь кузину Елизавету выведут из конюшни и поставят у стартовой черты.
– Не смей говорить о ней как о лошади! – возмутился он. – У нее ведь есть чувства.
– И у меня тоже. – Озла попыталась сглотнуть, чтобы избавиться от кола, застрявшего в горле. – Ты ее любишь?
– На Рождество я обнимался с тобой. Неужели ты думаешь, что после этого я бы немедленно влюбился во вчерашнюю школьницу?
– Не знаю. А чего ожидала бы твоя семья? – Пауза. – Смог бы ты полюбить ее? – Эта пауза была самой длинной за весь вечер. Сердце Озлы сжалось, как будто отстраняясь от него. – Думаю, это значит «да», – выдавила она.
Он уставился себе под ноги, как если бы видел там не вокзальный перрон, а что-то другое.
– Мир, в котором она живет, это… На Рождество мне довелось увидеть их всех в домашней обстановке. Ее семья совсем не такая, как моя, они не разбросаны по свету, не погружены
