Шрифт:
Закладка:
Она переворачивала пластинку, когда дверь магазина с треском распахнулась и ворвался Гарри – лицо темнее тучи, руки сжаты в кулаки. Бетт сняла наушники.
– Что-то с Кристофером? Его день рожденья…
Гарри так хлопнул дверью, что рама затряслась.
– Мое приглашение на праздник было отозвано.
– Что?
– Кристофер попросил меня не присутствовать. Сказал, что друзья станут его дразнить, потому что только у него отец не носит военную форму.
«Вот маленький паршивец!» – подумала Бетт, но сдержалась и не произнесла это вслух. Она надеялась, что Шейла отшлепала сына за такое.
– Шейла ему сказала пару теплых, – добавил Гарри, будто читая ее мысли.
– И правильно, – кивнула Бетт. – А тебе все равно надо было остаться.
– Это ведь его день рожденья. – Гарри нервно ходил из угла в угол. – Он не закатил истерику, не старался быть жестоким. Но мальчики в этом возрасте… Те, с которыми он ходит в школу… Они играют в войну и хвастаются, чей отец убил больше фрицев. Кристофер уже и без того «черномазый» и «калека», – он будто выплюнул эти слова, произнеся их с безжалостной четкостью, – а значит, любой задира, который решил поразвлечься, не отказывает себе в удовольствии. И даже своим отцом Кристофер не может гордиться.
– Нет, может, – возразила Бетт.
– Он понятия не имеет, чем я занимаюсь.
– Шейла тоже не в курсе, но сознает ведь, что это важно.
– Кристоферу всего шесть. Он знает одно: другие мальчики его мучают, потому что его отец трус. А я не могу его защитить. И когда он спрашивает, почему я не воюю, мне нечего ему ответить. – Гарри упал на стул рядом с Бетт. Его лицо было мрачным. – На вас, женщин из БП, никто не смотрит косо, потому что вы не в форме. Вас не останавливают на улице незнакомцы, чтобы спросить, как вам не стыдно показываться людям на глаза, когда другие здоровые парни гибнут каждый день. Мужчины не толкают вас на улице, не говорят: «Тебе не место в этой стране, ты даже сражаться за нее не захотел».
– Мне позволяют служить в БП лишь потому, что идет война, – напомнила ему Бетт. – И при этом мне не платят столько же, сколько тебе, Гарри. Так что не надо говорить, что мне легко.
– Я и не говорю, – огрызнулся он.
Она выдержала его яростный взгляд, и он потянулся к ней через стол, накрыл ее руку своей большой ладонью:
– Прости. Мне не следовало так ныть.
Бетт всмотрелась в его лицо.
– Дело ведь не только в Кристофере, правда?
Гарри опустил глаза на их соединенные руки, раскрывая веером ее пальцы.
– Знай я, что из-за работы в Блетчли-Парке никогда не смогу воевать, – что никому из нас, парней из БП, никогда не позволят записаться на военную службу, ведь есть риск, что мы попадем в плен, – не уверен, что я бы тогда согласился. И не я один так думаю.
– Ты жалеешь, что не пошел в пилоты и не погиб где-то над Кентом в тридцать девятом? – недоверчиво спросила Бетт. – Или что не был пулеметчиком и не попал в плен при Дюнкерке? Считаешь, тогда твой мозг принес бы больше пользы?
– Тот факт, что я умный, не должен ограждать меня от опасности. Я не говорю, что они не правы, не позволяя мне записаться в армию. Понятно, что секретность Парка важнее. Но жаль, что мне не представился случай сделать больше, чем я сделал.
– Хочешь сказать, что ты никак не повлиял на эту войну? Да подсчитай, сколько кораблей пересекли океан благодаря твоей работе с кодом подлодок. – Бетт помолчала. – Под огонь пулеметов можно бросить любого, но очень немногие способны взламывать шифры высшего уровня. На этой войне твой череп должен оставаться целым. И если другим суждено взлетать на воздух, то пусть уж они, а не ты.
– Неужели ты хочешь сказать, что мы лучше тех ребят, которые взлетают на воздух?
– Конечно, лучше. Лучше, чем многие из них. Ты. Мы. Это для Бога наши души не ценнее прочих, а для Британии наши мозги куда дороже.
Какое-то время Гарри смотрел на нее молча.
– Видит бог, я тебя люблю, Бетт, – сказал он наконец. – Но вот симпатизировать тебе иногда очень трудно.
– Что? – Она дернулась, как от пощечины.
– Наши с тобой мозги работают определенным образом, и потому мы приносим пользу. И – да, мы спасаем жизни. Но мне кажется, это какая-то чудовищная гордыня – смотреть свысока на спасенные нами жизни, потому что у тех людей мозги работают не так, как наши.
– Осознавать цену себе – это вовсе не гордыня, Гарри. А считать, что сражаться на поле боя – благороднее и эффективнее, чем расшифровывать планы противника, – ну это, я скажу тебе, просто глупо. Пусть мы и воюем карандашом на бумаге, но все равно воюем.
– Я знаю. Я понимаю, что эта борьба тоже чего-то стоит. Но она высосала из меня все. Я уже начал думать, что вот-вот попаду в камеру с войлочными стенами, а моему сыну эта война нацепила на спину мишень, и будь я проклят, если стану прикидываться, будто ни о чем не жалею. – Он отодвинулся от нее, встал и снова начал беспокойно вышагивать по комнате.
– Если бы не эта работа, у меня бы не было тебя, – проговорила Бетт, чувствуя, как холодеет. – Об этом ты тоже жалеешь?
Гарри остановился. Она видела, как напряжена его широкая спина.
– Нет, – сказал он тихо.
«Нет, но?..» – подумала Бетт.
– Иногда я тебе завидую. – Гарри повернулся к ней и оперся локтем о дверной косяк. – Тому, как ты плывешь себе вперед, день за днем, и не замечаешь ничего, кроме работы. Не понимаю, тебе вправду все равно? Или не все равно, но ты так сосредоточена на кодах, что все прочее просто перестает существовать, стоит тебе провалиться в кроличью нору.
– Все равно? В каком смысле?
– Например, насчет войны – какой она выглядит вне кода. Насчет подруг – я знаю, ты их любишь, но мало уделяешь им внимания…
– Неправда!
– Маб после каждой смены напивается до беспамятства в корпусе отдыха. Она уже едва держится. Черт побери, ты разве не замечала?
– Нет… – Маб была несчастна, ничего удивительного, но что значит «едва держится»? Маб, которая продолжала ежемесячно подстригать Бетт под Веронику Лейк,
