юмористической форме в качестве реакции на полученную от нас открытку из Казимежа, на которой этот городок представился ему тихим местечком, где по утрам так громко поют петухи, что их слышно на другом берегу реки. На открытке он разглядел купающуюся за кустами Викторию, а вот меня не нашел. И советовал не оставлять купающуюся жену одну, о чем должен был свидетельствовать его опыт – он расстался с Марианной, а все потому, что не всегда был рядом.

В последний раз мы виделись в Варшаве. Его поездка была прервана известием о смерти матери, вместе с которой он жил и с которой был очень близок. Он упрекал себя за то, что уехал, оставив ее тяжело больной. Весь путь от Союза польских писателей через Краковское Предместье до улицы Фоксаль в издательство «ПИВ», куда мы зашли, чтобы забрать подготовленный для него последний гонорар; и далее до издательства «Чительник», где его тоже ждали какие-то деньги, он бил себя в грудь, и уже спьяну (потому что по дороге мы заходили в разные заведения на сто грамм бренди) он все повторял снова и снова, что он – плохой сын. И таким я его запомнил: рыдающего без слез, внезапно постаревшего, осунувшегося, писателя-моряка, много видевшего и теперь не могущего себе простить, что не был рядом с матерью в последний момент ее жизни, что оставил ее одну на смертном одре.

Мы больше не виделись. Переписка, как это часто бывает, оборвалась. Время от времени мы читаем какие-то его рассказы. Кто-то из знакомых с горечью сообщил нам, что в новую эпоху он связался с чужими ему людьми и пишет тексты, в которых трудно узнать дорогого нашему сердцу Виктора.

У Юны и Семена Ландов

Я, в свою очередь, отступлю во времени еще дальше. В конце концов, нашей целью является не написание собственной биографии, а рассказ о тех русских, с которыми нам посчастливилось встретиться при различных обстоятельствах в, как сегодня говорят, Советах. Второй раз, после учебы, я оказалась в Ленинграде в 1958 году. Я навестила свою студенческую подругу Ларису Вайнштейн. Именно тогда я познакомилась, уже не помню через кого, с Семеном Ландой, в то время он еще не был женат. Я узнала от него об очень многом, о чем ранее даже не догадывалась. Однако Ленинград по сравнению с Москвой был провинцией. Здесь еще помнили о недавних ленинградских процессах, говорили с большей осторожностью. У Семена, вероятно, было даже больше проблем с публикациями, чем у Эйдельмана, хотя у него, кажется, никого из проживавших в Одессе его ближайших родственников не арестовывали. По его словам, чтобы что-то опубликовать, ему пришлось бы написать вторую диссертацию или книгу для своего научного руководителя.

Семен Ланда с сыном

Впрочем, подобный обычай был не только в Ленинграде. В Моск ве Ренэ, писавший в то время литературные обзоры советской прессы для журнала «Культура и Сполеченьство», беспощадно, даже с садистским удовольствием расспрашивал профессора Щербина, чью статью, написанную на основе богатой не только русской литературы, как раз читал. Он спрашивал его на тему того, о чем тот на страницах какого-то научного журнала писал, и, к моему удивлению, оказывалось, что автор понятия не имел, о чем написал, и даже не мог выкрутиться. Оказывается, это не было секретом – в своем дневнике Корней Чуковский отметил 28 октября 1965 года со слов Михаила Храпченко, члена АН СССР, с которым накануне гулял по Переделкину в компании писателя Василия Ажаева и поэта Степана Щипачева, что Владимир Щербина, «не знающий языков, пишет солидные научные труды руками подчиненных ему специалистов». И не только он…

Ленинград – Петербург – Питер, как называли даже в советские годы любившие его, ассоциируется у нас прежде всего с друзьями – теми, кто ушел из жизни навсегда, и теми, кто еще изредка отвечает на наши письма…

В сменявшихся квартирах Ландов – Семена и Юны (в девичестве Зек) – мы провели не одну неделю, и тоже принимали их в Варшаве. Первая встреча с самим Семеном, еще холостяком, оставила неприятный осадок. Не из-за него самого, а из-за постоянного страха, сопровождавшего все эти интересные беседы. Нам было много чего сказать друг другу, еще больше услышать в ответ, но постоянный указательный палец, указывающий на потолок, телефон, накрытый подушкой (впрочем, так делалось в то время во многих домах), и выход на прогулку в ближайший парк, чтобы откровенно поговорить, создавали атмосферу постоянной угрозы в духе произведений Кафки.

Он в меру свободно говорил только «на свежем воздухе», хотя и на улице внимательно смотрел по сторонам. Ситуация изменилась только после того, как он женился на Юне, она была актрисой, из хорошего дома балтийских баронов, полная обаяния и таланта и любившая посмеяться. Ее мать, известная женщина средних лет, вышла замуж за одного из самых известных онкологов страны с говорящей фамилией Раков, ездившего за границу, чтобы представлять достижения советской медицины. Положение отчима значительно облегчило жизнь Юне и Семену.

С годами страхи и связанные с ними привычки как-то развеялись, особенно после многих лет брака с Юной. Старую скромную квартиру, практически без мебели, сменила нормальное многокомнатное жилье со всеми удобствами, как тогда говорили. Проще стало с загранпоездками: Семена – в Польшу, Юны – во Францию. Забылся страх прослушки. И все же никто иной как Семен спрашивал Анджея Валицкого, а потом и нас, что написать о нас в обязательно составляемом им отчете. Мы знали, что каждый из приезжавших должен был отчитываться о своих встречах, темах бесед, но только он нам об этом сказал напрямую, как о чем-то неизбежном и естественном. Нас развеселило это проявление дружеской верности.

Следующая наша встреча, уже с ними обоими, оказалась необычной. Мы приехали в город на Неве официально в командировку и должны были жить в гостинице Академии наук, рядом с Малым Эрмитажем, на бывшей Миллионной улице, которой по иронии судьбы при советской власти дали имя Халтурина, плотника-народника, совершившего теракт в Зимнем дворце, в результате которого погибло большое количество людей. Александр II, в которого метили террористы из Народной Воли, чудом уцелел в этой бойне. Когда мы приехали, оказалось, что центральное отопление не работает, поэтому в номере было почти так же, как снаружи. Обмен мнениями с управляющей прошел в довольно острой форме: она потребовала от нас каких-то дополнительных круглых печатей, мы уже довольно сильно разозлились и заявили, что когда «ваши» приезжают «к нам» и хотят поехать, например, в Краков, то от