Шрифт:
Закладка:
Конечно, нас восхищали отдельные уголки: Аничков мост с угловыми скульптурными группами в виде необъезженных коней и юношей, держащих их за уздечки, сам Невский проспект, по которому мы с удовольствием гуляли, подпрыгивая от радости, каналы, Нева, Зимний дворец и его коллекции, в особенности мировые сокровища живописи и скульптуры, Русский музей, лишенный многих произведений, о чем мы не знали, и, наконец, чудесные театры, которые мы посещали с энтузиазмом, особенно постановки классики. В первый раз мы не встретились ни с таким Петербургом, которым была очарована Иза Ярошиньская, о котором она рассказала в своей прекрасной книге[202], ни с таким Петербургом, который был представлен в журнале «Зешиты Литерацке», опубликовавшем стихи Иосифа Бродского и других поэтов и прозаиков, восхищавшихся этим городом… Нам бросались в глаза особенности, непохожесть на все, что мы видели до того, скорее отталкивающего, чем привлекательного характера. Только благодаря полученным знаниям мы открыли для себя красоту и очарование Ленинграда. В 2002 году, на пятидесятилетний юбилей нашей свадьбы, мы приехали поездом из Вильнюса, через свободную Латвию (нас развеселил латвийский таможенник, промчавшийся мимо купе нашего вагона, крича: «Keine kommerz?!») в Санкт-Петербург, чтобы посетить места нашей юности: институт на Мойке, Эрмитаж и Русский музей с множеством ранее невиданных картин. И только когда мы объехали на машине весь Петербург, глядя через окно только на то, что красиво, мы со всей ясностью осознали, насколько гармоничен этот город и как сильно к нему можно привязаться… Но как только мы прошлись по улицам, посидели в старом доме на Васильевском острове, мы снова увидели запустение, отсутствие капремонта, почувствовали запах сырости, идущий из ворот и парадных – город не для людей. Когда-то заключенная в нем красота может безоговорочно восхитить лишь автобусных туристов…
Впрочем, настоящий Питер нам показали наши друзья: Семен Ланда, а затем Борис Егоров. Первый из них – Петербург Пушкина, второй – Петербург Достоевского. И еще прозаик Виктор Конецкий с любовью провел нас по его закоулкам.
Виктор Конецкий
Позволю себе сделать небольшое отступление. Виктор Конецкий, уроженец Ленинграда, также принадлежал к уже упоминаемым шестидесятникам. Его имя не было в той же степени на слуху, что имя Василия Аксёнова, он был несколько в стороне, но с новой волной его объединяло одинаковое отвращение к заезженным фразам, стремление к переоценке навязываемых мнений и концепций, этических и общественных установок, ранее считавшихся непоколебимыми. Он был чуть старше тех, кого чаще всего тогда упоминали, – Аксёнова или Гладилина, за плечами у него немалый опыт выпускника военно-морского училища, он был моряком, затем капитаном, руководил боевыми кораблями в Арктике, перевозил продукты для расположенных там лагерей. Он мало говорил об этом, но мне глубоко в душу запал его рассказ о доставке коров, на которых набросились изголодавшиеся по женщинам заключенные. Ему довелось увидеть немало. Герои его прозы – это обычно уставшие люди, терзаемые отсутствием возможности наладить свою жизнь ни на суше, ни на море. В семидесятые годы он все еще ходил по морям. В ноябре 1968 года мы получили от него письмо из… Гданьска. Сообщал нам, что пишет в спешке. Был тогда помощником капитана. Накануне они бросили якорь в Гданьске у второй угольной гавани и собирались пробыть до восьмого или девятого числа, а затем отправиться в Лондон. Приглашал нас к себе, на корабль «Челюскинец». Предлагал воспользоваться его возможными гонорарами от издания его книг в Польше для поездки в Гданьск.
Однако это был не лучший год для путешествий. С мартовских событий прошло несколько месяцев, и начало учебного года не обещало ничего радостного. Мы выслали ответ на ленинградский адрес, куда он должен был вернуться через месяц. Мы уже были старыми друзьями, я уже перевел несколько его рассказов[203] и с радостью отправил ему.
Мы встретились в Ленинграде только через несколько лет. Мы встречались и у него дома, и у нас – в давнишней гостинице «Октябрьская» напротив вокзала. Он был тогда в первый раз женат на красивой актрисе Марианне Яблоновской (фамилию она унаследовала от каких-то своих польских предков), которая ездила с выступлениями по стране. Так что виделись они редко – когда она выступала на домашней сцене, он был далеко в плавании, и наоборот. Так уж вышло, что как раз они оба были на месте. На вечер а-ля фуршет было приглашено много людей, поэтому поговорить было непросто. Мы обменялись несколькими не очень важными замечаниями, и в какой-то момент наедине он прошептал мне на ухо: «Рене, никогда не оставляй Викторию надолго, потому что это может плохо кончиться…».
Позже мы пригласили их в нашу гостиницу перекусить – у нас был номер с нишей, гостиной и большим холлом – «как в лучших домах Парижа», если бы не тот факт, что в огромной ванной комнате, прямо рядом с унитазом стояла палка с коричневым концом, назначение которой мы сразу выяснили при смывании воды. Я рассчитывался с официантом в холле. После оплаты счета он заявил: «Поляки – хороший народ. Носки есть?». В ответ, чтобы он отстал от меня, я предложил ему одну пару; потом меня мучили сомнения, не было ли в ней дырок. Это были времена большой польско-советской гостиничной торговли. Еще один подобный ленинградский эпизод мне припомнился в связи со сказанным. Мы шли по Невскому, в джинсах и замшевых куртках. К нам подошли симпатичные молодые люди и сразу предложили купить нашу одежду; их не удивил наш отказ, а потом они стали гадать, из какой страны мы приехали: начали перечислять по очереди все страны соцблока, и когда я сказал что-то вроде: «Вы будете смеяться, мы из Польши». Девушка ответила с некоторым удивленным разочарованием в голосе: «Хм, поляки, а хорошо смотритесь!». Сложно передать, насколько это нелепо прозвучало, подобно тому, что, смеясь, повторяла Анна Ахматова, когда, вернувшись в очередь, услышала от одной из стоявших: «Вас здесь не стояло».
Но вернемся к Виктору Конецкому. Через какое-то время мы получили от него письмо, в котором горечь расставания с женой он представил в
