Шрифт:
Закладка:
Мы не будем перечислять всех москвичей, даже самых милых, с которыми нас свела судьба накоротко или надолго. Это было бы слишком утомительно. Мы были чем-то обязаны каждому, и в каждом, кроме тех, кого лучше всего описывает термин homo sovieticus, мы нашли что-то уникальное, искру понимания, жест доброты. Они тоже были частью «нашей России», как и те, с кем нам не дано было никогда встретиться, или те, с кем мы встречались лишь мимолетно после многолетнего обмена письмами, оттисками и книгами.
* * *
Неудивительно – за пятьдесят лет наших поездок в Советский Союз, а потом и в Россию, при различных обстоятельствах мы столкнулись со множеством людей, в основном связанных с нашей профессией и увлечениями. И как чаще всего бывает – это были мимолетные знакомства, как говорят в России – шапочное знакомство. Мы раскланивались, обменивались общими фразами и расставались. Так бывало со многими писателями тех бурных шестидесятых годов. Мы их ценили, я писал о них книги, но как-то более тесного сближения не происходило. Лишь с некоторыми устанавливалась длительная дружба и переписка. Осталось огромное количество писем, которые теперь разложены и хранятся в нескольких больших коробках. Невозможно даже перечислить всех отправителей и адресатов. Необходимо было провести тщательный отбор.
Были и такие, к которым, несмотря на благоприятные обстоятельства, мы не решались подойти. Стасик Рассадин в одной из последних своих книг пишет, что ему предлагали встречу с Анной Ахматовой. Он не воспользовался этим предложением, подумав: «Чем я могу быть ей интересен?». То же самое удержало нас от встречи с Семеном Липкиным, прекрасным писателем и переводчиком, писавшим и переводившим в стол, человеком необычайно честным и мудрым, с которым мы познакомились на дне рождения Стасика. Это он спас долго считавшуюся утерянной рукопись «арестованного» романа своего друга Василия Гроссмана. Липкин был ближайшим другом и примером для Стасика, который постоянно рассказывал нам о нем. Он держал обиду на Аксенова за то, что тот «втянул» его и Инну Лиснянскую, поэтессу и жену Семена Израилевича, в «Мемориал» (альманах, выпущенный «без цензуры» в единственном экземпляре), что лишило их возможности печататься и заработка.
Друзья по переписке
У нас также было несколько друзей, с которыми мы не познакомились лично, но обменивались письмами, книгами, ксерокопиями (когда они появлялись), оттисками, сообщая друг другу информацию о том, что вышло интересного.
Одним из них был русист Мартин Дьюхерст, которому вроде кто-то из знакомых дал наш адрес. Он забавно писал по-русски, хотя хорошо знал язык – он был преподавателем этого языка в Глазго. При подготовке сборника русской любовной прозы мне пришло в голову, что было бы хорошо перед каждым из рассказов разместить эпиграф. Я обнаружил в одном из западных каталогов, что вышли русские пословицы и поговорки на эту тему, и попросил Мартина их прислать. Он ответил, что будет рад выслать, но сомневается, что они подойдут в качестве эпиграфов. Действительно, оказалось, что в сборнике опубликованы все пословицы и поговорки, которые не были пропущены к печати ханжеской советской цензурой. Наиболее приличной из них, которую можно повторить, было: «Генерал без звезды – что кобыла без п**ды». Они были великолепны, и мы от души смеялись сначала сами, а потом с гостями в нашей квартире на задворках улицы Новы Свят. Действительно, ни одну из них невозможно было привести в готовящемся сборнике, который вышел в 1975 году под названием «Królowa pocałunków» (Королева поцелуев). Встретились же мы на конференции в Оломоуце, а затем в Ноттингеме на торжественном симпозиуме по случаю ста семидесяти лет со дня рождения Александра Герцена (1812–1870), о котором вышла наша книга в 1975 году в серии «Живые люди» издательства «ПИВ». Еще сохранялось военное положение. Наш доклад касался отношения Герцена к событиям, предшествовавшим Январскому восстанию, патриотическим манифестациям и введению чрезвычайного положения. Профессор Моника Партридж, организатор мероприятия, финансируемого ЮНЕСКО, посчитала этот текст ненаучным, поскольку в нем было много аллюзий на происходящее, но она его опубликовала.
Мы уже упоминали об Алексее Киселеве. Мы годами обменивались письмами и книгами, а когда наступило военное положение, он прислал нам огромную посылку с продуктами и вещами, приготовленных человеком, который явно знает, что нужно в такое время: тщательно упакованная фасоль, крупы, сало, свечи, спички, носки, кальсоны и так далее. Мы были смущены и тронуты. В свое время мы также получили и от него в дар репринтное издание трехтомника Николая Федорова «Философия общего дела», которым восхищался наш общий герой – Андрей Платонов. Позднее в Москве мы, знакомые с Киселевым по письмам и фотографиям, встретились с ним лично.
У нас было два друга по переписке, с которыми, к сожалению, мы так и не встретились.
Об Олеге Григорьевиче Ласунском, библиофиле, эрудите, знатоке воронежского периода жизни Андрея Платонова, а также творчества Михаила Осоргина у нас уже была возможность упомянуть в тексте, посвященном Татьяне Алексеевне Бакуниной-Осоргиной.
Второй, о ком хотелось бы сказать подробнее, – это Виталий Семин. Данные воспоминания не носят личный характер. Нам в руки попали его повести: «Ласточка-звездочка» (1963 г., польский перевод вышел лишь в 1967), «Сто двадцать километров по железной дороге» (1964), затем «Семеро в одном доме» (1965). Особенно эта последняя вызвала бурную реакцию советских критиков, защищавших все еще обязательный соцреализм.
Семин талантливо и увлеченно описывал окраину своего родного города – Ростова-на-Дону. Хотя тема и была не нова, она была им новаторски переработана. Семин отказывается от всякой фантастики: «Мне совсем немного нужно – чтобы глаза мои всегда были открыты», – вкладывает он признание в уста своего главного героя повести «Сто двадцать километров по железной дороге». Это кредо присутствует также в его повести
