Первый раз за многие годы, между прочим. Если бы не дети лакеев, то, возможно, и ещё лет десять пришлось бы ждать.

Я почувствовал, как краска заливает моё лицо. Действительно, Елене Седьмой я ничего не дарил. Нюрке дарил, Нике дарил, даже Насте, а вот матери — пусть и приёмной, она же не знает, — нет.

— Простите, маман, — опустил я очи долу. — Сам не знаю, как это получилось.

— Не знаете, почему подарили?

Теперь моё лицо точно зарделось.

— Молчите? Значит, не всё потеряно... наверное, — голос матери смягчился. — Не тушуйтесь, сын, это не ваша вина.

Я удивлённо поднял глаза. Императрица подошла к окну и заговорила:

— Вы годами жили в четырёх стенах и общались с нами, родителями, в лучшем случае раза три или четыре в месяц. Конечно, на это имелись весомые причины. Ваш младший брат был очень болезненным ребёнком, и нам приходилось уделять ему намного больше времени. Вы же всегда были молчуном, и когда мы или ваш отец приходили, то даже не знали что рассказать, поскольку вы всё время строили башни из кубиков, и создавали впечатление, что окружающий мир не существует.

Женщина тяжело вздохнула и так же неспешно продолжила:

— Лишь годам к семи или восьми вы стали выходить из своей залы на час или два. Да и то, если мы обещали показать что-то интересное на лугу перед дворцом. Вы даже своего младшего брата воспринимали как постороннего мальчика, и лишь в последние год его жизни немного подружились... Нет, это слишком сильное слово для описания вашего общения. Скорее, стали приятелями. Жаль, что ненадолго.

Елена Седьмая потянулась за платком и промокнула выступившую слезу.

— Мы снова упрятали вас и наняли учителей, чтобы вы могли развиваться. Вы немного понимали арифметику, историю и географию; совершенно отказывались заниматься чистописанием; могли сносно говорить на арелатском и германском. Вы даже неплохо музицировали.

На моей спине зашевелились волосы, поскольку я стал догадываться, к чему был затеян весь этот разговор.

— Мы почти никогда не были близки, и сложно припомнить, когда вы обращались как-то иначе, чем Ваше Величие, поскольку именно эти слова постоянно произносили окружающие вас люди. Потом вы заболели и умерли, а на следующий день как ни в чём не бывало приходите с фрейлиной Анной чуть ли не в обнимку. Ваша речь и поступки изменились. То, что вы любили раньше, было забыто. Вы ни разу не сыграли ни на каком музыкальном инструменте. Месяц проходил за месяцем, а вы продолжали удивлять своей разумностью всё больше и больше. Так не бывает. Вам просто неоткуда было получить все эти знания.

Я стал лихорадочно вспоминать о любимых музыкальных инструментах, но ничего в голову не успело прийти, поскольку раздался главный вопрос:

— Что вы можете сказать обо всём этом?

Глава 42

Я стоял столбом, не зная, что ответить императрице. Сознаться? «Перед Вашим Величием стоит лишь тело сына, в которого вселилась душа человека из альтернативного мира!» И что дальше? Как пить дать, запрёт меня в четырёх стенах, и охрану приставит, дабы не смущал подданных своими речами. Да уж, мало мне не покажется.

После рассказа императрицы всё стало на свои места, — её сын Юлий был аутистом, которому безпроблемно жилось в своей комнате под приглядом нескольких слуг. Ребёнку с таким заболеванием не требовалось чрезмерное внимание, даже наоборот. Чтобы не афишировать нетипичное состояние наследника престола, его почти и не выводили на люди, а после того печального покушения сразу на обоих малолетних принцев отговариваться заботой о безопасности стало проще.

Остаётся невыясненным вопросом, как императрица-мать собралась обзаводиться внуками, но сейчас это уже и не так важно. Понятно, почему она изначально так странно реагировала на мои чудачества, — вроде бы сын стал намного общительным, но ведёт себя уж совсем непонятно, — и особо не запрещала мне проявлять инициативу, решив, что уж лучше так, чем вообще никак…

Сейчас Елена Седьмая сидит в своём мягком кресле и внешне спокойно ждёт моей реакции. И что мне отвечать? Правду? Какую правду? Я мало что помню из прошлой жизни этого тела. Вот скажу императрице, которую называю прилюдно своей матерью, что я — это не я. То есть, я — не её сын… И что дальше? Нет, плоть, в которой нахожусь, родила она, а вот душа… Душа принадлежит старику из другого мира, волей олимпийского бога перенесённая после смерти в тело преждевременного умершего принца. Допустим, Елена Седьмая это сможет понять, поскольку древнегреческая философия давно знакома с понятием реинкарнация. Но какое после этого будет ко мне отношение? В тюрьму упрячет и выйдет замуж за своего тайного любовника?

Пауза затягивается. Если и дальше молчать, то станет только хуже. Хорошо, что женщина сейчас отвлекается на кофе с шоколадом. Вот сколько раз говорил, что эта сладость плохо влияет на состояние зубов! Где ей потом хорошего стоматолога искать?

— Маман, конечно же, я — ваш сын! Как вы могли подумать иначе?! Я говорил ранее, что определённое участие в моей судьбе по вашим же молитвам взял на себя Зевс-Громовержец. Его волей моя душа не ушла в царство мёртвых, а вернулась в тело и получила новые знания. Верховный же сделал это не просто так. Главное условие, выдвинутое им в присутствии Геры, — восстановление богопочитания… Олимпийских богов, конечно же.

Императрица уставилась на меня недоверчивым взором, продолжая сохранять молчание. Это немного ободрило, и моя дальнейшая речь приобрела большую уверенность.

— Да, я не сразу бросился выполнять это его повеление, поскольку был ещё юн. Но на данный момент кое-что уже сделано. В столице восстановлены заброшенные уличные алтари, да и во дворце повелел поставить несколько. Конечно, некоторые придворные восприняли сие как блажь, но никто не сможет отрицать, что время от времени на них воскуряется фимиам.

— Вы хотите сказать, сын наш, — медленно промолвила Елена Седьмая, — что взяли на себя роль религиозного реформатора?

— Нет, Ваше Величие! — поспешно возразил я. — Не я. На меня, как это бы странно не прозвучало, возложили определённые обязательства, от которых невозможно было отказаться. Впрочем, я не был против, хоть и не ощущал у себя какого-то там религиозного чувства. Скорее, это знак благодарности Верховному за его ответ на вашу молитву, матушка. Он внял вам, а я — ему.

— То есть, нечто вроде обета за предоставленные блага? — задумалась сидящая