Рукопожатием они скрепили соглашение о покупке привилегированных акций с девятипроцентным купоном, которые можно конвертировать в обыкновенные акции по 38 долларов за штуку[815].

Девятипроцентный купон давал Баффетту премиальную доходность до тех пор, пока акции не достигнут установленной цены. Тогда он имел право конвертировать их в обыкновенные. Благодаря этому возможности для роста были неограниченными. Но если акции падали, Уоррен имел право вернуть ценную бумагу Salomon, получив свои деньги обратно[816]. Сделка обещала доходность в размере 15 % на инвестиции, риск которых был очень низок[817].

Все в Salomon были возмущены[818]. В обмен на огромную доходность Баффетт, как позже объяснял писатель Майкл Льюис, всего лишь сделал «беспроигрышную ставку на то, что Salomon не обанкротится»[819].

За эти деньги фирма купила репутацию Уоррена Баффетта, но вместе с тем Гутфройнду пришлось потесниться. К тому же Баффетт и Мангер получили места в совете директоров компании.

47. Белые ночи

Нью-Йорк, 1987 – 1991

У многих отвисла челюсть, когда омахский Мидас позолотил своим прикосновением Salomon Brothers: миллиардер, остающийся парнем с нашего двора, жующим бургеры, вложил деньги в банк на Уолл-стрит.

Теперь Уоррен стал частью этого мира, что, впрочем, не мешало ему регулярно критиковать Уолл-стрит. В письмах акционерам Berkshire он поносил «мусорные» облигации, с помощью которых финансировались поглощения, в том числе компании Salomon. Он говорил об этом времени: «Те, кому было все равно, продавали тем, кто не думал»[820]. Уолл-стрит он назвал единственным местом, куда люди на «Роллс-Ройсах» ездят, чтобы получить совет от людей, которые передвигаются на метро»[821]. На страницах Washington Post порицал «общество казино», которое обогащает корпоративных рейдеров. «Почему бы не обложить стопроцентным налогом спекулятивную прибыль?» – задавался вопросом Баффетт[822]. Облагать действительно было что. С 1982 по 1987 год промышленный индекс Доу-Джонса вознесся с 777 до 2722 пунктов. «Если хотите делать деньги, – говорил Уоррен студентам бизнес-школ, – крепко зажмите нос и идите на Уолл-стрит». Сам Баффетт уже был там.

Образ Уолл-стрит, соблазняющей простого парня со Среднего Запада, был слишком хорош, чтобы с ним так легко расстаться. На вопрос репортера, почему Баффетт, считая Уолл-стрит помойной ямой, стал владельцем самого большого пакета акций Salomon, Уоррен ответил без колебаний. «Джон Гутфройнд, – сказал он, – выдающийся человек, честный и цельный»[823].

Баффетт всегда влюблялся в людей. Те, кто знали его в это время, утверждали, что он влюбился и в Гутфройнда. Но Уоррен, который когда-то не захотел оставаться «рецептурным врачом», во избежание конфликта интересов с клиентами, не мог позволить своей привязанности затмить тот факт, что ему теперь принадлежала доля в инвестиционном банке. Как же я мог оказаться в столь неловком положении, став частью подобной компании, задавался вопросом Баффетт, занимавший место в ее совете директоров[824]. Выходило, что его желание делать деньги снова взяло верх над принципами, устремлениями и надеждами. И, как это обычно бывало, когда жадность брала верх, за этим последовали неприятности.

В то время, когда Баффетт инвестировал в Salomon, рынок все ближе подходил к переломному моменту. В отличие от 1960-х годов, у Уоррена не было партнерства, которое пришлось бы распустить, но следующие несколько месяцев он сбрасывал акции. Новое изобретение – фьючерс на S&P 500 – заставляло рыночные цены расти. Salomon, как и все крупные банки, теперь торговал такими производными инструментами, которые позволяли делать ставки на то, насколько высоким или низким будет индекс акций S&P 500 в определенный день[825]. Это работало следующим образом. В какао-сделке с Rockwood стоимость фьючерсного контракта была «производной» от цены какао-бобов на определенную дату. Если бобы оказывались дешевле цены, указанной в контракте, человек, купивший фьючерсный контракт в качестве страховки, выигрывал. Все его убытки покрывались страховкой. Если же какао оказывалось дороже, то выигрывал тот, кто продавал страхующий фьючерсный контракт. В этом случае он получал страховую премию, к тому же контракт давал право купить какао-бобы ниже текущей цены.

Предположим, что в сделке, которую Баффетт заключил с Хоуи относительно его веса, он захотел бы избежать риска, ведь сын действительно мог похудеть, получив возможность платить меньше. Поскольку вес Хоуи зависел от самого Хоуи, Уоррен, возможно, захотел бы купить страховку у третьей стороны. Он мог бы сказать Сьюзи: «Я даю тебе сто баксов. Если Хоуи похудеет на двадцать фунтов и удержит вес в течение шести месяцев, ты компенсируешь мне потерю двух тысяч долларов от его ренты. Если же он не продержится шесть месяцев, ты не должна будешь доплачивать мне за ренту и при этом сможешь оставить себе сто баксов». Таким образом, индекс, который определял размер прибыли или убытка, был «производным» от веса Хоуи. Пошел бы Баффетт на такую сделку, зависело бы от расчета шансов того, что Хоуи похудеет и не наберет вес снова.

Фьючерсы на индекс S&P, которые в 1987 году финансовые управляющие покупали в качестве страховки, оправдывали себя, если цены на фондовом рынке падали ниже определенного уровня. Люди, предполагавшие, что рынок продолжит расти, ставили на это, продавая страховку и рассчитывая заработать на страховых премиях.

Фьючерсы на фондовые индексы теперь роились, как мошкара в июле. Если бы акции начали падать, продавцам страховок предъявили бы все счета сразу. Им пришлось бы поспешно сбрасывать акции, чтобы компенсировать потери. Покупатели индексных фьючерсов между тем часто использовали их для страхования «программируемых продаж», которые совершались автоматически при падении рынка, запуская каскад новых продаж.

К началу осени рынок начал заикаться и пробуксовывать. 19 октября 1987 года, в день, который вошел в историю как Черный понедельник, акции рухнули на рекордные 508 пунктов. Рынок был на грани прекращения торгов, как это было в далеком 1929 году, и пережил крупнейшее за всю историю падение в пределах одного дня[826].

На третий день после обвала рынка состоялось собрание группы Баффетта в Вильямсберге. Тема встречи была выбрана, когда цены акций еще находились на пике: «Закончена ли для нашей группы работа с рынком?» После обвала повестку пришлось сменить. Все три дня, пока рушился рынок, Баффетт и прочие сияли, сверяя цены на акции и звоня своим трейдерам с плохо скрытым возбуждением. В отличие от тех, кто был раздавлен потерями, они пачками скупали дешевые акции[827].

Позже, когда завалы фондового рынка были разобраны, среди жертв обнаружили сестру Уоррена, Дорис. Она продала так называемые голые пут-опционы или деривативы. Голые пут-опционы представляли собой обещание покрыть чьи-либо убытки в случае