стоявший на невысоком взгорье на опушке леса. Он был незатейлив и прост, как и все крестьянские дома: сени с чуланом, единственная горница, основательную часть которой занимала выбеленная известкой печь, и чердак, захламленный всякой всячиной. Дом окружали хозяйственные постройки: дровяной сарай, амбар, погреб, летняя кухня, загоны для коз, конюшня, в которой жил почтенного возраста каурый конь, которого по какой-то невыясненной причине, которую Гэдж так и не сумел установить, звали Снежком. Кроме того, в доме (под домом, за домом, над домом и вокруг дома) обитали и другие жильцы, куда более неожиданные и беспокойные: белка (на чердаке), выводок ежей (в горнице под лавкой), пара больших жаб и лебедь-шипун (в прудике за огородом), семейство ласточек (под застрехой), енот (в собачьей конуре), лисица (в пустой, положенной на бок деревянной бочке), две сороки (повсюду), олененок (в конюшне), Смоки (под крыльцом). Бурый маг до самозабвения обожал животных: часто бывая в лесу, он подбирал больных, покалеченных, раненных или просто обмороженных зверей и птиц, приносил их домой, лечил, кормил, холил и лелеял, а затем возвращал в лес — но многие к этому моменту настолько приживались в Росгобеле, что и не очень-то стремились вернуться на вольные хлеба, а у Радагаста не хватало духу перестать кормить всех этих прихлебателей и выжить их из своего дома; впрочем, со смехом признавался волшебник, в компании ему было куда веселее. Неугомонные питомцы и впрямь скучать не давали: олененок, выпущенный из конюшни, бродил за Радагастом как привязанный, бодая его своими едва наметившимися рожками, лисица и енот всюду совали носы и воровали все, что было не приколочено и могло сойти хоть за мало-мальски съедобное, ежами, днем отсыпавшимися под лавкой, ночью овладевала безудержная жажда деятельности и они с фырканьем носились по дому, топоча, как отборная рохирримская конница, возились и скреблись во всех углах, а по утрам Гэдж, ночевавший на чердаке, частенько просыпался от того, что белка пыталась засунуть ему в ухо орешек, ломтик яблока или еще какое-нибудь замечательное лакомство, которое следовало припрятать до зимы в надежном месте. Но проказливее и пронырливее всех был Смоки: изо дня в день он бродил по двору, окидывая свои владения бдительным хозяйским оком и выжидая подходящего момента проскользнуть в огород (или в кладовку), после чего неизменно учинял там разгром, разор, беспорядок и разрушения. Иногда он подходил к деревянному загончику для коз и, с тоскливыми вздохами поглядывая на трепещущих от страха козлят, расшатывал непрочно державшуюся жердь в заборе, наваливаясь на неё всем телом и раскачиваясь на ней, точно на качелях. Но чаще всего он лежал в своем логове под крыльцом, высунув оттуда нос и обозревая двор маленькими хитрыми глазками, высматривая, кому бы напакостить; притаившись, он любил поджидать, когда кто-нибудь пройдёт мимо — и тогда мгновенно, мохнатым мячиком выскакивал из засады и хватал подвернувшуюся добычу за ноги.

— Надо как-то отучать его от этой забавы, пока она не вошла у него в привычку, — обеспокоенно высказался по этому поводу Радагаст. — Когда у тебя в ногах путается маленький медвежонок — еще куда ни шло, но когда на тебя станет кидаться из-за угла огромный годовалый медведь, это, я думаю, будет не очень-то весело.

— Могу себе представить, — посмеиваясь, отозвался Гэндальф. Волшебник еще немного прихрамывал при ходьбе, но, благодаря радагастовым мазям из змеиного яда (и, вероятно, целительной крыжовенной браге) отек на его злосчастной щиколотке вскоре сошел, связки благополучно зажили и слегка напоминали о себе разве что перед переменой погоды. — Где ты только умудрился отыскать этакого затейника, эм?

— Скорее наоборот: это он меня отыскал. Иду как-то по берегу Андуина, а навстречу — глядь, ковыляет этот горемыка и урчит этак жалобно, будто стонет. Тощий, облезлый, хромый — страх! Мать-то, по всему видать, орки из Замка убили — они иногда устраивают тут охоту в лесу на зайцев да кабанов… Ну вот и пришлось взять на воспитание.

— Хм! И как ты себе это «воспитание» представляешь?

— Да постараюсь потихоньку приучить его к лесу: самостоятельно еду добывать, от врагов хорониться и все такое… ну, как медведица учит своих медвежат. Через год, глядишь, он и сам от меня уйдет.

— А если не уйдет? — спросил Гэдж.

— Уйдет, — буркнул Радагаст. — А не уйдет — прогоню. Здесь, рядом с Дол Гулдуром, слишком неуютно становится в последнее время — болота поджимают.

Болота, о которых говорил Бурый маг, начинались милях в трех к югу от Росгобела. Когда через несколько дней нога Гэндальфа пришла в относительный порядок, Радагаст сводил туда своих гостей — Серому магу хотелось взглянуть на эту часть леса. Болота как болота, поначалу подумалось Гэджу: топи, камыш, травяные кочки, — но, чем дальше к югу заходили путники, тем все более мрачным и унылым становился пейзаж. То ли солнце скрылось за тучи, то ли от земли поднималась какая-то непроглядная марь, но вскоре вокруг начали преобладать различные оттенки серого цвета — исчезли сочно-зеленые проплешины мха, темная зелень елей, яркая лазурь неба: к югу, сколько хватало глаз, простиралась безжизненная, мрачная, затянутая стелющейся мглой плоская равнина. Здесь стояла плотная, нездоровая тишина — не квакали лягушки, не кричали болотные птицы, даже гуда вездесущего гнуса не было слышно. Над черной, подернутой патиной водой торчали поникшие, лишенные жизненных соков скелеты деревьев; жухлая, блекло-желтая, как кожа мертвецов, трава сплеталась в колючие клубки зарослей, над зеленовато-серыми мутными озерцами поднимались едкие, смрадные, вызывающие дурноту испарения, напоминающие о разлагающихся останках. Это была мертвая, страшная, гниющая земля — открытая язва на теле Арды, — где не могли жить ни зверь, ни птица, ни цветок, ни единая букашка. И все же там, в глубине болот, кто-то (или что-то) имелось: все то время, что путники провели на краю этого гиблого места, Гэджа не оставляло ощущение, что оттуда, из этой безжизненной мглы за ними неотрывно наблюдают чьи-то внимательные глаза — наблюдают не то чтобы со злобой или ненавистью, а скорее с бессильной тоской хищника, запертого в клетке: некая незримая, но точно установленная граница отделяла живой мир от этой мертвенной пустыни, и путник, ненароком забредший к краю собственной гибели, все же оставался до определенного момента недосягаем для таящихся за Чертой недобрых сил.

И вот откуда-то из этих болот вечером, если верить Радагасту, должен был явиться некто «он». Зачем? Для чего? Этого Гэдж не знал. Он навострил уши, но Бурый маг больше ничего о таинственном госте не говорил (по крайней мере, при Гэдже) — видимо, для разумения орка подобные разговоры не предназначались.