Шрифт:
Закладка:
Тома пришла, показала свой диплом и удостоверение и договорилась, что через пару дней ей скажут, удастся ли что-то для нее подыскать. Когда она опять пришла к декану, у него в кабинете были два молодых человека, указав на которых, декан торопливо сказал: «Эти товарищи хотят вам что-то предложить», – и исчез из кабинета.
«Товарищи» сказали, что им очень интересно, что Тома родом с Украины, из Николаева, но русская и закончила факультет журналистики Московского университета, а потом как-то плавно перешли на то, что у них и зарплаты выше, и квартиры дают без очереди, а ведь вы, кажется, живете со свекровью… Когда Тома вдруг поняла, что ее зовут работать в КГБ, она, по-видимому, так побледнела, что молодые люди засмеялись:
– Да вы не волнуйтесь, никого расстреливать вам не придется…
На этом, с их просьбой еще подумать, они и расстались, а я больше не просил Некрасова о помощи. Было ясно, что он и сам не понимает, чего стоят некоторые из его бесчисленных знакомых.
Была, впрочем, у меня и еще одна просьба к Некрасову. Уезжая из Москвы, я надеялся, что, может быть, в Киеве, где Шаламова не знают, удастся напечатать хоть что-то из его прозы. Мы вместе с ним отобрали «неколымский» рассказ «Академик» – почти автобиографическое описание визита к знаменитому тогда Колмогорову, и Шаламов даже, чего не делал никогда, предложил, если возникнут проблемы в редакции, снять последнюю фразу, расставляющую все точки над «и», но, может быть, не обязательную в силу ее прямолинейности. В Киеве был русскоязычный литературный журнал «Радуга», где Некрасов, конечно, никогда не печатался – это было им не по чину, но, будучи самым известным русским писателем в Киеве, пользовался там влиянием и был, кажется, членом редколлегии. Шаламова он никогда не читал и им не интересовался, великим писателем считал Солженицына, но мне согласился помочь и позвонил главному редактору «Радуги». В конце концов, и я для него был не мальчик с улицы – еще недавно заведующий отделом критики в журнале «Юность». Но и здесь рекомендация Некрасова не сработала: рассказ Шаламова напечатан не был.
И продолжалось наше вино-водочное знакомство с Виктором Платоновичем. Я мог даже не заходить к нему: достаточно было просто вечером приехать на Крещатик – и он почти каждый день был там с юной компанией, теперь уже хорошо знакомой и мне. Опять высчитывали, на какую бутылку хватит, в каком ресторане (к примеру, в гостинице «Украина») согласятся продать «на вынос».
Не надо думать, что только мое общение с Некрасовым было столь мало интеллектуальным и сводилось к бутылке. Гелий Снегирёв, описывая в «Романе-доносе» свой первый допрос в украинском КГБ с гордостью рассказывает, как он в январе 1974 года преувеличил следователю их взаимные творческие интересы – его, главного редактора Укркинохроники, и Некрасова – автора сценария фильма «Неизвестному солдату». И как на самом деле «приходил Ве-Пе… кабинет запирался изнутри. И садились мы втроем или вчетвером… возле пары поллитров и килечек с маслицем на газетке и начиналось деловое и творческое обсуждение всего на свете». И дальше – какие на самом деле были интересы, скрытые от следователя, у Снегирёва и Некрасова: «…В самом деле, иные и, таки да, общие. Главный интерес (исчез он только года три назад, мы оба «завязали») состоял в том, что, едва завидя друг друга, мы немедленно принимались решать, – как бы побыстрее и покрасивее где-нибудь усесться за бутылку и при этом, естественно, высказать друг другу от души те новые сведения, которые мы имеем о «кудрявой блондинке» (так они называли обоюдно презираемую советскую власть. – С. Г.).
Не хочу описывать наших с Некрасовым молодых приятелей – Наташу Грубер, Сашу Мухина и других – не потому, что они не были интересны, не были, как и мы, характерны для этих советских лет, но лишь потому, что уже подходило время, когда само знакомство с нами – и Параджановым, и Некрасовым, и мной – стало калечить судьбы. У некоторых (правда, постарше) это закончилось трагедией, гибелью, как у Гелия Снегирёва, Миши Сенина, и почти у всех – неизвестными мне в деталях, но бесспорными превратностями судьбы, о которых пара вдруг возникших из этой дали времен людей теперь не хотят вспоминать. Тем не менее, говоря о молодых приятелях Некрасова, нельзя обойти Сашу Ткаченко.
К тому времени, когда Некрасов напивался, на помощь к нему, уже неспособному держаться на ногах, приходил Саня – его сосед по крещатиковскому дому, но почти живший на диване у Некрасова, – симпатичный блондин с полными губами, поволжского типа, крепкий парень, который отводил (или относил) Некрасова домой, да и там – чего я не видел, но вполне в этом уверен – возился с ним, как нянька. К Саше потом, после отъезда Некрасова, все интеллигентные и неинтеллигентные киевские и даже крещатиковские знакомые стали относиться плохо. Считали, что он был приставленным КГБ, был осведомителем. То же пишет о нем и Гелий Снегирёв. Да и я встретил его в последующие годы всего один раз, и оказалось, что он – всегда безработный – работает на хорошей должности на Киевском телевидении. Такая успешная карьера не могла не удивлять. Но у меня сохранилось теплое воспоминание о Саше. Он был, вероятно, действительно приставлен к Некрасову, как Юра Милко к Параджанову. Но Саша, в отличие от Милко, был скорее из тех друзей, жен, любовниц известных людей, которых, может быть, сначала