Потом я долго ругался, пытался завести машину, туда-сюда, обратно, но приятно никому не было, это уж точно. В конце концов я заметил, что топливный бак не шумит, когда я пытаюсь реанимировать тачку, там все тихо и мирно.

И я знал, что это пиздец. Теперь ее надо было отгружать в первый же провинциальный автосервис, а мы стояли посреди леса, только птички пели да я матерился. И никаких других звуков. Связь в этой глуши не ловила, я для надежности еще мобилу Мэрвина глянул – никак.

В общем, я сказал Мэрвину:

– Посторожи.

Сам себе посмеялся, короче, и пошел по дороге, надеясь выйти хоть в пир, хоть в мир, хоть в добрые люди.

Шел я долго и безрезультатно, пока не увидел тропку, вытоптанную достаточно хорошо, чтобы предположить – по ней частенько ходят люди. Я-то уже все на свете проклял, особенно нашу с Мэрвином манеру заехать в какую-нибудь жопу мира и там потеряться безнадежно.

До людей, так я рассудил, по трассе-то обязательно дойдешь, но когда? А тут и рядом кто может быть.

Некоторое время я углублялся в осенний лес, шел по палым, влажным от прошедшего ночью дождя листьям, надо мной все небо было в сплетении веток, а само – прозрачное, только в облачках, белых как молоко. То веткой хрустнешь и птиц спугнешь, тогда замелькают, зашумят крыльями. А как землей пахло, влажной, густонаселенной жучками да червячками, лесной землей.

Что это было за место – спокойствие неземное. Я и позабыл все, уже и на «додж» не злился, ни на что не свете, шел и все язык пихал в десну, где зуб был. Вот он там жил себе, сбоку, поесть поможет, девчонку куснуть, а теперь расстались с ним навсегда.

Вот, представлял я, Одетт нашла его и орет.

Но думал без мстительности, без пустой мелочности, без обиды. Я весь тут очистился, в себя пришел. Шел по тропинке, все вниз да вниз, по наклонной значит, и вдруг ощущаю явственный птичий запах. Отлично, подумал, еще и свои.

Ой, а я о всех зверях земных и подземных, о птицах небесных все равно думал, что они – свои. Триста раз с ними зарекся иметь хоть что-нибудь общее, а все-таки успокоенно рассуждал, что кто-то здесь есть, кто меня во всем поймет, кто покивает утвердительно, когда скажу, что на запах пришел.

Вышел я к прекрасному маленькому озерцу, оно было по-осеннему печальным, красивым, как иллюстрация в детской книжке. Вода словно зеркало, и все золото в ней тонуло, а по берегу – камни да камыши.

У озерца был деревянный мостик, знаете, с каких рыбачат, маленькая такая пристань. Я на ней постоял, попинал листья, вдаль посмотрел. Дерево было измокшее, старое, того и гляди конец мостику, к воде печально клонились желтоватые стебли осоки.

Место было, при всей его красоте, грустное. Пахло яблоками, и я подумал: вот здесь бы умер. Подумал, что здесь это не страшно. Все вокруг умирает, а ты чего?

Поднял с мостика камушек и запульнул его в озеро, он весело проскакал да и потонул, конечно. Круги по воде пошли. Обернулся я и увидел дом. Сразу его не заметил, сперва меня захватила волшебная здешняя атмосфера. Домик был небольшой, крепко сбитый, очень американский. Со второго этажа глядели узкие окна почти в человеческий рост, был флюгер и выдающееся из черепичной крыши пятнышко чердачного окна, и, знаете, все такое, как у Натаниэля Готорна – старый, осенний дом, еще пахнущий набожностью и строгостью пилигримов.

Вот что меня сразу удивило – дом не был украшен к Хеллоуину, а ведь пора. Никаких паутинок, никаких скелетов и глазастых тыкв, отсутствие всей этой жути и казалось жутковатым. Подумал я тогда, что попал, наверное, в какой-нибудь фильм ужасов. А потом плюнул на это и пошел к крыльцу. Ужасы ужасами, а эвакуировать машину надо было. И это сколько придется прождать, в такой-то глуши?

В саду были одни яблони, и яблоками, зимними сортами, пахло на весь мир. Я сорвал одно, сладкое, красное, как для Белоснежки, захрустел им.

В дверь звонить не пришлось, она распахнула ее, как только я подошел.

– Вот это да! А ты предупредительная.

– Я тебя сразу почуяла, – сказала она. – Ты что, русский?

– Не поверишь, но прямо из Сибири.

Я отбросил огрызок яблока. Она нервно, отрывисто хохотнула. Девушка эта казалась полной противоположностью Одетт, и это меня в ней так подкупило. Она была блондиночкой, солнце вызолачивало ее еще больше. У нее были светлые, наивно распахнутые глаза и пухлые, розовые губы. Вся она такой ангелочек со старенькой открытки.

– Что ты за пташка?

– Соловей, – ответила она настороженно.

В ней была готовность куда-то прыгнуть, куда-то убежать, куда-то окунуться. Я от этого почти сразу в нее влюбился, от искрящего напряжения.

– Меня зовут Борис.

– Имя, как из фильма про русских.

– Теперь скажи-ка мне свое, чтобы я мог ответить подколкой на подколку.

Слово «подколка» вызвало у нее восторг, она вся напряглась, но в то же время заулыбалась. Как маленькая девочка, которая хочет выматериться.

– Модести.

Типа скромница. Тут я, конечно, засмеялся.

– Да, мы с тобой из разных миров.

– Это точно. Ты даже не представляешь, насколько наши миры разные.

На ней было скромное платье, длиннее даже, чем у Эдит, почти доходившее ей до щиколоток. Такое милое платьице с рукавами, с воротничком.

– Дай угадаю, твой папаша выстрелит в меня, если я сделаю еще шаг вперед?

Тут она захохотала, глотая воздух.

– Значит, подколка засчитана?

– Засчитана, – сказала она, смакуя слово.

Мы смотрели друг на друга, она чуть склонила голову набок, по-птичьи, Алесь так тоже делал.

– Знаешь, я всю жизнь тебя ждала, – сказала Модести.

И я поцеловал ее.

Все произошло так стремительно, что теперь оно помнится плохо, воспоминание о ней в то утро исчезающее, прекрасное, оно мерцает и меркнет, а потом вновь проявляется передо мной.

Вот мы целовались в прихожей, где тоже сильно пахло яблоками, и шаги мои были гулкие, по деревянному-то полу, и она дышала часто. У меня такого никогда не было, даже с Нэнси, которая любила сосать хуй и сообщила мне об этом на первом свидании. Я всегда знал о девушке хоть чуточку больше, чем ее имя.

А тут мы говорили, может, три минуты, даже меньше, и вот уже целовались, как умалишенные, в прохладной прихожей дома, который я даже не успел рассмотреть. Она вплетала пальцы мне в волосы каким-то романтическим, вычитанным