с нами, если вы ослабеете? Надо все-таки верить в людей, в преданность, в самоотвержение, в добродетели, в доброту; в доброту, которая, может быть, гаснет в душах, которые сомневаются, но всегда вновь возрождается в тех, которые надеются. О, как я хотел бы быть подле вас, и чтобы вы были мужчиной. Я воображаю постоянно, что вы Жан-Жак Руссо, вернувшийся на землю, и я люблю вас еще более, чем любил бы его, потому что он совершил ужасный проступок: он бросил своих детей!..

Что делает наш милый Морис? Я не хочу, чтобы он огорчался, я хочу, чтобы он работал, чтобы он сделался великим художником и взял бы меня к себе когда-нибудь в услужение – растирать ему краски и быть у него на посылках.

Может быть, республика станет возродительницей искусств, которые были унижены... Руже-де-Лилль дал в свое время бессмертное создание; наше время ждет подобного же своего произведения; картина стоит поэмы; художники должны нам дать свою марсельезу.

Когда я говорю, что хотел бы быть слугою Мориса, я говорю это от чистого сердца и прямо как думаю. Со временем не будет более унизительных положений: всякий, кто будет полезен ближнему, будет им почитаем, и будет иметь право на его благодарность. Вы скажете, что нам далеко еще до таких времен. Но я могу ответить вам с Евангелием: «Истинно говорю вам, царство это уже среди нас». В самом деле, разве вы не обращаетесь со мною, как с равным? Я ем ваш хлеб, а вы же меня благодарите. Ведь вы видите, что тут все братья, и первый из нас нам слугою! Вот поэтому я бы и хотел, чтобы вы были мужчиной, а я бы жил подле вас, потому что тогда я целовал бы вас и в доме, и на дорогах за всякое доброе слово, произнесенное вами, утром при пробуждении вашем и вечером при прощании.

У меня есть друзья, но не такие, как вы, потому что они не могут походить на вас.

Папаша Магю изредка навещает меня. Он утверждает, что я должен гордиться, что я сижу в тюрьме, и что когда-нибудь я буду за это вознагражден. Он все видит на свой лад и всегда с хорошей стороны, счастливый человек! Жена его впадает в противоположную крайность! Вот так парочка! К счастью, это между ними продолжается, таким образом, вот уже скоро пятьдесят лет.

Моя маленькая Фелиси понимает вас и любит вас, как свою старую мать. Она не посмела ответить вам, потому что находит, что недостаточно умна для этого. Надо простить ей этот маленький недостаток; он далеко не всем свойственен. Если я смелее ее, то это потому, что лучше знаю вас. Я знаю, что для того, чтобы хорошо уметь говорить с вами, надо, когда честен, лишь открыть вам свое сердце.

Я ничего не могу сообщить вам нового относительно моего положения. Мои земляки по-прежнему проявляют те же любезности и ту же трогательную благосклонность. Были между ними и такие, которые пришли к моему хозяину и уверяли, что я единственно сожалею о том, что не застрелил его прежде, чем уехал из Парижа. Я, кажется, уже говорил вам об этом человеке, с которым я в наилучших отношениях, и который часто оказывал мне услуги. Он достойным образом ответил на эту гнусность: он и жена его нарочно съездили в Мо, чтобы повидать меня, и плакали, обнимая меня. Этот поступок навеки покорил им мое сердце. В дни самых высших моих вдохновений я бы не мог сделать ничего лучшего! Не правда ли, сударыня, как это прекрасно?

Моего брата тоже арестовали в Париже, у моих отца с матерью. Я не знаю, виновен ли он, но знаю, что он до того простоват, что если следствие будет ведено не по-честному, то из него вытянут все, что угодно. Он сидит в каземате форта Роменвиль, вероятно, лишенный воздуха и солнца, лежит на вонючей соломе, в зловонии и сырости, не имея друга, с которым бы посоветоваться, и который обнадежил бы его: с ним нельзя ни видеться, ни говорить.

Посудите, каково положение моих бедных старых родителей. Из троих братьев – двое в тюрьме и неизвестно, что с ними будет, а последний вот уже семь лет воюет в Африке, и кто знает, вернется ли он! Вы были, я знаю, несчастной матерью; сравните же теперь себя с моей матушкой. Когда-то мы увидим конец этим мучениям.

Не беспокойтесь, пожалуйста, еще присылать нам денег. Я получил с разных сторон помощь, и у меня будет работа, как только я освобожусь. Впрочем, обещаю вам, что никогда не буду в нужде, не сообщив об этом вам.

Прощайте, chère madame, передайте мои дружеские поклоны всем окружающим вас, и будемте надеяться на будущее! Да здравствует республика!

Жильян».

ГЛАВА IV.

– «Консуэло».

– «Графиня Рудольштадт».

– «Ян Жижка».

– «Прокоп Великий».

– «Дикари в Париже».

– «Рассуждение о Ж. Ж. Руссо».

– «Фаншета».

– «Эндрский Просветитель».

– Луи Блан и «Реформа».

– Письма Леру.

В то время, как Жорж Санд старалась прославить и возвеличить народных поэтов и помочь распространению идей Леру, она написала произведения, прославившее ее саму, может быть, более, чем все ее предыдущие романы, и во всех отношениях замечательное. Мы говорим о «Консуэло».

Между «Консуэло» с ее продолжением, «Графиней Рудольштадт» – и «Товарищем