— Клёвая. Сразу от наших отличается.

— Чем это? — Ларик внимательно посмотрел на Настю, проворно помогающую бабулям убирать со стола посуду.

— Да всем. Сорт другой. Есть ранетка, а есть яблоко. Есть сыроежка, а есть подосиновик, оба — грибы, а сорт — другой.

— Да? — Ларик вновь оценивающе посмотрел на Настю. — А я ничего такого не вижу. Зелёная ещё. Ей только вот шестнадцать исполнилось, или нет ещё даже. Всегда после школы у неё день рождения, помнится, отмечали. Весь двор на рисовые котлеты с киселём приглашала.

— Ничо ты не понимаешь, — Степка хмыкнул, — самое то, что надо. Год присматриваешься, год охмуряешь, а там и взамуж пожалте. Самый сок.

— Да ладно! Губу свою закатай. Ходишь с Нюськой — и ходи. А эту не трогай, она на моей территории, значит под моей защитой. Усёк?

— Усёк. Собака ты на сене, я тебе скажу. И сам — не ам, и другому не дам, — осклабился беззлобно Степка на приятеля.

— Да. Я такой. Пошли, хватит тут чаи распивать, — Ларик, залезши на крышу, ещё раз посмотрел вниз на Настю, которая пристроилась в тенечке на той же лавочке под сиренью: «Ничего особенного. Ну, симпатичная. Ну, коса. Грудь — так себе. Рост? Говорить не о чем. Пигалица смешная. Ей до моей, — как до Луны. Скорей бы уж Алька приехала».

Крышу закончили в сумерках. Напрасно Степка ждал, когда Настя выйдет к ужину. Он, всё-таки, втайне хотел бы обратить на себя внимание стройной городской девчонки с городскими привычками, городским разговором и утонченностью. Степку Колотовкина всегда неумолимо тянуло на утонченных городских девчонок, такой вот прибамбас у него был: «А Нюська? Ну, а чо? Потанцевать-то можно, танцы — это ни о чём, жениться же не обещал?» — совесть у Степки была абсолютно спокойна.

Настя от ужина заранее отказалась, только квасу ледяного выпила и ушла в малуху, где под низким потолком висела экономная лампочка ватт на сорок. Настя свернула из тетрадного листа «кулёчек» и прикрепила его верёвочкой над лампой, как маленький абажур. На пятнышке стола, где были разложены тетради и учебник, стало значительно светлее.

— Настюха, а ты чего есть отказалась? — спросил Ларик, зайдя в малуху, нарядный и причесанный, перед тем, как пойти в клуб, куда его потащил Степка вечером.

— Спасибо. Я не хочу. Жарко. Ларик, ты вот возьми, передай бабушке деньги за еду. Я потом тебе остальное отдам, — Настя протянула ему два рубля.

— Насть, ты чо? Просто ты моя гостья, не принято с гостей деньги брать за угощенье.

— Да нет, Ларик. Гостья — это когда тебя приглашают заранее. А я сама… навязалась. Мне неудобно.

— Ладно, тогда с другого бока зайдём. Ты мне сегодня помогала? Помогала, — ответил он за неё, — завтра ещё поможешь. Мне там слеги поддержать надо будет, когда забор поправлять буду. Но это недолго. Часик, от силы — полтора.

— Да хоть три, Ларик. Я тебе так благодарна, я сегодня больше половины прошла, но тут воздух такой, что даже голова заболела. Это, говорят, кислородное отравление такое бывает с непривычки.

— Сильно болит?

— Ну, да. Сильно. Даже подташнивает.

— Поэтому и ужинать не пришла?

— Мм. Да я и не хочу есть совсем.

— Ну, Настюха, и смешная же ты, как неродная. Так ты бабушкам-то скажи, они тебя быстро вылечат от головы твоей. Ну, я пошел тогда, раз договорились.

— А Степа тоже завтра будет с тобой?

— А что такое? Он тебе понравился, что-ли? — Ларик, остановившись на пороге, внимательно посмотрел на Настю, и подумал про себя: «Вот все они такие. Чуть только глаза на них поднимаешь, начинают воображать, фиг знает что. Потом страдать ещё начинают. Хоть не смотри».

— Нет. Совсем не понравился, глаза такие… упрется и смотрит, неприятный он какой-то.

— Да, нет. Зря ты это про него так. Он нормальный, и даже очень симпатичный парень. Просто молодой и сильно неженатый после армии. Тоже в институт собрался поступать. Но он больше и не придёт. Помог уже. Ну, ладно, лечи иди голову да занимайся, пошел я, — Ларик вышел из малухи и, широко шагая, направился к мосту через Колгу, заранее предвкушая радость от встречи со старыми приятелями его детства.

Стало совсем темно, Настя закрыла учебник и, потянувшись, поднялась со стула. Пора и на полати, пока у бабушек горит свет, и они не легли, читая свои молитвы, как и вчера.

— Это мы с Палашей повечерие читали, — объяснила ей вчера бабушка Марфа.

Сели втроём «вечерять», как тут говорили про вечерний чай с оладушками и ватрушками для Насти и Ларика. Ларика за столом не было, он, прибежав с вечеринки в клубе, по-быстрому заглотил на ходу несколько ватрушек и смылся от женщин, пока бабушки в хлеву возились с коровой и не припрягли его опять к чему-нибудь. Настя так и не разобралась, кто тут кому кем приходится. Решила спросить об этом завтра за завтраком. И ещё она решила, что завтра вымоет, как следует, пол во всём доме: и в сенях, и на веранде. Дом давно уже не мыли целиком, и это чувствовалось.

— И почему это помещение «сени» называется? С сеном что-то связано, что ли? — было последней её сознательной мыслью. Чай из травы, которым её «от головы» напоили старушки, подействовал на неё усыпляюще и очень быстро снял боль. Ей снилось, что она сидит на самом коньке бабушкиного дома и видит всё на несколько десятков километров, как с воздушного шара. А Ларик помахал ей снизу рукой и ушел прочь от дома, не оглядываясь. Ей стало грустно во сне.

Утро на следующий день занялось знойное. Куры, изнемогая от жары, с самой рани забились под крыльцо и, вырыв там себе ямки в пыльной земле, ложились, распустив веером перья, чтобы немного охладиться. Завтрак прошел быстро и молчаливо. Ларик как-то виновато отводил от бабуль глаза. Неизвестно, о чём они там в малухе говорили, но чувствовал он себя не в своей тарелке с того самого момента, как бабушка Марфа каким-то особенным тоном позвала его: «А ну-ка, пойдём, Финист- ясный сокол, поговорим-ка с тобой!» — для Ларика это всегда означало головомойку. О чём она с «Финистом» говорила, никто не спрашивал. Да и зачем?

Лаги на столбики для нового забора, поднявшись пораньше, пока не припекло до одури, Ларик вдвоём с Настей наколотил за полтора часа.