— Второй поворот налево, — тихо сказала Настя, она уже не знала, как от Ларика отделаться. Мотоцикл, тихо урча, медленно повернул в проулок налево.

— Почти до самого конца. Там кусты, а дальше я сама. Там не проехать.

За кустами действительно была ещё с весны большая невысохшая лужа, или протока болотца, через неё люди пробирались по наложенным кем-то крупным камням.

— Ноги повыше подними, — скомандовал Ларик, заранее представляя, на что будет похож его бордовый глянцем сверкающий «друг» после этой лужи. Лужу они проскочили почти уверенно, немного занесло юзом на самом выезде, но, заехав длинными ногами в крутых ботинках на «тракторах», которые он привёз из Одессы, в самую слякоть, Ларик мотоцикл удержал. Не посрамил-таки их с «коником» чести.

— Ну, и где они?

— Кто?

— Ну, к кому ты тут ехала? — Ларик недоуменно оглядывался. Нигде не было ни души. В редко разбросанных деревянных будках-домиках не светилось ни одно окошко. У самой дорожки притулился старый строительный железный вагончик. «Душегубка», как его называли строители. Днём в нём было невыносимо жарко, а в холод так же невыносимо холодно, и печку топить надо было круглосуточно, это ему рассказывал отец, работавший всю свою жизнь начальником какой-нибудь очередной важной стройки.

— Я тут одна буду, — Настюха, смущенно потупилась, чувствуя, что как-то она его немного обманула в ожиданиях благополучного исхода путешествия.

— Как… одна? — Ларик слез и оперев мотоцикл на откинутую ногой «подножку», подошел к вагончику, удостоверяясь, что он действительно пуст и темен. Столбы для проводки электричества только начали вкапывать, он это заметил у «ворот» ещё, и это было по тем временам роскошью — свет в пригородном саду.

— И что ты тут собиралась делать?

— Ничего. Спать. К экзамену последнему готовиться … ещё, — совсем тихо добавила она.

— А дома чего тебе не сидится?

— Я же говорю, мама в ночную сегодня.

— И что?

— Ничего. Отчим дома.

— И что?

— Ничего, — Настюха отвернулась и пошла к калиточке, закрывающейся проволочной петлей, накинутой на столбик.

— Настя, я не понял? — Ларик заступил ей дорогу. Это было невозможно оставить её тут одну в темени. Она подняла на него глаза, полные слёз.

— Не могу я там дома быть. Понимаешь? Он выпьет и совсем… — она оборвала разговор, — ты езжай. Я уже ночевала тут. Тут не страшно. Нет никого. А в выходные вообще народу много. На обратную дорогу у меня деньги есть. И салаты уже выросли, и редиска. Спасибо тебе, Ларик. Пешком я бы ещё и половины пути не прошла бы, — девчонка почти весело улыбнулась такой своей удаче.

— Так он, что? Пристаёт к тебе? — Ларик испытывал смущение от разговора, слыхал о таком и раньше, но столкнулся впервые. — А мать что?

— Она верит ему, а не мне. Она ему лучший кусок оставляет. Говорит, что у неё новая жизнь началась, как папа умер. Папа же долго болел, — как бы извиняясь за отца, добавила Настя.

— Ясно. А мать тебя не потеряет? — Ларик смотрел на почти погасшую вечернюю зарю и уже понимал, что просто так оставить девчонку здесь он не может.

— Нет, не потеряет. Я в кухне сплю, мешаю им постоянно. У нас же «полуторка». Я ей записку оставила, что у подружки буду готовиться к экзамену три дня. Она мне, наоборот, говорит, что мне надо с жильём куда-нибудь устраиваться, хватит на её шее сидеть. Вот сдам экзамены, устроюсь на работу, буду искать что-нибудь с общежитием.

— А учиться ты не хочешь? — почти утвердительно и рассеянно предположил Ларик.

— Хочу, конечно, но только на заочном смогу. Кто меня содержать-то будет?

— А куда ты хочешь поступить? — он почти механически задавал ей вопросы, лихорадочно соображая, что же делать с ней дальше.

— Куда? — Настя невесело засмеялась, хмыкнула, покачав головой, — все в актрисы хотят, и я тоже, — она искоса посмотрела на него, понял ли он шутку? Но Ларик о чём-то сосредоточенно думал. — Но если серьёзно, то в педагогический. В медицинском только очно можно учиться, в политех — не уверена, что завод люблю. Нет, не люблю. Я людей люблю хороших. Дети в основном — это хорошие люди. Буду, как папа, учителем.

— Так, ясно. Три дня, значит. Хочешь, я тебя к одной старушке, даже к двум старушкам, отвезу на эти три дня? Потом домой привезу. Он часто пьёт?

— Всё время, — Настя вздохнула, — но уже немного осталось, как-нибудь выдержу. Выпускной на носу, я в пионерский лагерь хотела техничкой устроиться на лето, но вступительные надо сдавать. Не знаю пока, как получится работать, а денег не хватает. Пенсия маленькая у меня от папы.

— Ладно, Настя, я тут тебя не оставлю — это точно. Поехали к моим бабулям, потом дальше видно будет. Это он тебя тогда с балкона звал?

— Мм. Он с работы пришёл, есть захотел. Мне неудобно стеснять незнакомых людей, Ларик, я не поеду. Ты не переживай…

— Настя, ты кончай выгибаться, я тебя тут не оставлю, темно скоро совсем будет, пошли, — он нетерпеливо взял её за локоть и повел к мотоциклу, — скажем, что ты моя девушка, и у вас в квартире случился небольшой пожар, ремонт, ну ври, что хочешь, короче. Скажем, что тебе надо готовиться к экзаменам. У них там малуха есть, в ней тебе будет нормально и со светом, между прочим. А не так… — Ларик кивнул на вагончик. — Всё. Решено. Поехали.

Старушки встретили их охами и ахами, накормили горячей картошкой, поджарили яиц, взбив их с молоком, и подали душистый травяной чай с мёдом. «Это трава такая, душица называется. А это вот, — ткнув пальцем в сковороду, — омлет называется», — усмехаясь, пояснила бабушка Пелагея, бравируя новым словцом. — Раньше-то просто яишенкой с молоком называлась. Теперь — омлет, ишь ты, подишь ты!

В малуху отправили спать Ларика. А Насте постелили на полатях и уложили её на старом овчинном тулупе большом и теплом, поверх которого постлали белоснежные льняные грубые мягкие простыни,(«старинного заводу», как опять пояснила бабушка Пелагея) пахнущие воздухом деревни и сеном. Настя уснула крепко и безмятежно, передернувшись перед сном от оставшегося где-то далеко позади ужаса ночи в темном пустом вагончике.

Утром она проснулась, разбуженная разговором старушек, принявших её вчера, как родную, и уже успевших напечь в летней кухне под навесом во дворе вкусных оладушек, запах которых доносился даже сюда в дом. Через окно Настя видела, как старушки накрывали на столике веранды чай. На столе стояла старинная глиняная кринка с парным