раскрывает и закрывает лепестки в прозрачных колбах. Никогда не думала, что он такой легкий и хрупкий: цветок, который растет среди горных ледников, должен быть сильным и крепким.

Яд черного единорога, редчайшего паука. Отличное обезболивающее в сверхмалых дозах. У него насыщенно-синий цвет, и каждая капля пульсирует, словно маленькое сердце.

Андренацин – гормон драконьих надпочечников. Отличное стимулирующее средство для нервной системы. Если выронить флакон, андренацин окружит вас огненным облаком и обожжет. Так что лучше не ронять.

А вот калипсо, южная орхидея. Я думала, они вымерли, но вот цветки парят в закрепляющей жидкости, и каждый лепесток украшен золотой каймой. В сочетании с прахом Уагурунди калипсо способна остановить гангрену на любой стадии.

– Интересно?

Я вздрогнула и обернулась. Джеймс стоял у рабочего стола, покачивая в здоровой руке пробирку с розоватым содержимым. Из пробирки вырывался дымок, и в его извивах проступали лошадиные головы.

– Очень! – призналась я. – Никогда не видела столько сокровищ. Никогда не видела, как готовится дианацин.

Дианацин был редким лекарством для душевнобольных. Джеймс уважительно качнул головой.

– Не думал, что вы о нем знаете, – сказал он, устанавливая пробирку на стойку и аккуратно закрывая пробкой.

– В академии мы такого не готовили. Я просто читала о нем в книгах. Это ваш особый заказ?

Джеймс снова кивнул.

– Да, для министерства здравоохранения. У них свои фармацевты и зельевары, но иногда они делают заказы у меня. Видите красную коробку вон там, на шкафу?

– Вижу. Что там?

– Достаньте и принесите сюда, раз уж вы не спите.

Я послушно забралась по приставной лесенке на шкаф, взяла коробку и принесла ее Джеймсу. Внутри что-то ворочалось и пощелкивало, будто там жила дюжина крупных жуков.

Однажды в совином облике я съела крупного жука в родительском саду. Не знаю, почему он сейчас мне вспомнился.

– Откройте, – приказал Джеймс.

Я сняла крышку с коробки и увидела неровные желтоватые кристаллы сидиуса. Каждое сидело в своем бархатном гнезде и недовольно возилось, словно собиралось сбежать.

– Знаете, зачем нужен сидиус?

– Борьба с проклятиями, в том числе, смертными, – ответила я и улыбнулась. – Джеймс, это мне не поможет.

Зельевар вынул один из кристаллов и отправил в ступку. Бросил заклинание – пестик принялся прыгать и толочь кристалл в муку.

– Вы так уверены?

– Да, – я подняла рукав ночной сорочки и посмотрела на пятно проклятия. Сейчас оно обрело четкие очертания розы, будто я решила сделать татуировку, как дикарка с Лондвирских островов.

– Мы же можем попробовать, верно? – Джеймс отправил в пробирку три малые меры желтоватой пыли, добавил дюжину капель из пузырька без этикетки, и я спросила:

– Что это?

– Пеларгин, – ответил Джеймс. – Готов спорить, вы не слышали такого названия. В академиях его не изучают.

– А вот и слышала, – улыбнулась я. – Пеларгин в десять раз усиливает свойства сидиуса.

– Дайте-ка вашу руку, Абигаль.

Я послушно положила руку на стол. Джеймс покачал пробирку в здоровой руке, отправил в нее несколько щепоток розоватой пыльцы диабанда, и я мысленно усмехнулась: вот, он тоже определяет малые меры на глаз. Взяв пипетку, Джеймс забрал из пробирки несколько капель, и я спросила:

– А вы когда-нибудь делали такое зелье?

– Ни разу, – признался Джеймс. – Но Патрик упомянул его сегодня, и я решил попробовать.

Три капли упали на пятно, и роза налилась тревожным красным светом. Руку стало жечь, лепестки пятна пришли в движение, и растрепанный цветок сомкнулся в бутон. Джеймс торопливо добавил еще две капли и спросил:

– Что чувствуете?

– Больно, честно говоря, – призналась я.

Пятно шевелилось и дергалось, словно пыталось убежать от зелья, боль прожигала руку насквозь. Пожалуй, мне сегодня понадобится яд черного единорога, если Джеймс хочет, чтобы я помогала ему на конкурсе.

– А вот так?

Джеймс схватил еще одну пробирку и, не отсчитывая капли, вылил ее содержимое на мою руку. От кожи пошел дымок, и я закусила губу, стараясь не кричать.

– Слушайте… если вы решили ставить надо мной опыты… – начала было я и осеклась.

Пятно сделалось меньше! Если раньше оно красовалось от запястья до локтевого сгиба, то теперь сократилось раза в три точно.

Джеймс нахмурился, набросил на мою руку влажную ткань, пропитанную зельем, и боль отступила.

– Честно говоря, я хотел бы отправить это пятно на задницу вашему жениху, – признался Джеймс. – Чтобы он вспоминал вас всегда, когда будет подтираться. Но…

Он нахмурился, взял со стойки рабочие очки и, настроив линзы, убрал ткань и принялся рассматривать след проклятия. Почему-то от прикосновения его пальцев я замерла, словно птичка под лапой кота. Все во мне застыло в тревоге и каком-то незнакомом прежде чувстве.

Хотелось, чтобы он не выпускал мою руку.

– Странно. Оно должно было уйти, это ваше проклятие, – хмуро сообщил Джеймс. – А оно уменьшилось и сконцентрировалось. Странно, очень странно.

Он посмотрел на меня поверх очков и спросил:

– Если не сидиус и пеларгин, то что? И почему нет?

– Вы хотя бы попытались, – улыбнулась я. – Давайте попытаемся победить в конкурсе, если зелья не срабатывают.

Джеймс вздохнул.

– Давайте. Что еще нам делать?

***

Утром я проснулась от того, что над головой завопили сычи.

– Госпожа сова! Вставайте, госпожа сова! Ранняя птичка клюет лучшие зерна!

Я запустила в них подушкой, и сычи с писком и визгом разлетелись пригоршней сиреневых перьев и брызгами розовой воды. От такого представления я даже села в кровати.

Прибила их? Я же не хотела. Я же нечаянно!

Но перья и брызги собрались в два неопрятных комка, из них проступили птичьи очертания, и скоро пернатые уродцы снова кружили надо мной.

– Надо будет вас поправить, – сказала я. – Чтобы вы были не такие нелепые и дикие.

– Нам и так хорошо! – заверили меня сычи. – Пора вставать! Завтрак готов!

Умывшись и приведя себя в порядок, я переоделась и спустилась на первый этаж. Джеймс уже стоял за