руки. На счету моих товарищей уже не одна сотня убитых фрицев, а я их еще в глаза не видел. Но, ничего, скоро из учебного подразделения нас направят в боевую часть, вот тогда буду две „нормы“ давать: за себя и за тебя!» Каким оптимизмом, какой жаждой жизни были наполнены его письма! Он хотел жить, а когда потребовалось отдать жизнь ради Победы, ради того, чтобы жили другие, сделал это, не задумываясь.

Наконец – то, в августе 1942 года мне пришла повестка из военкомата явиться на сборный пункт, «… имея при себе…» Далее перечислялся список необходимых вещей, которые надлежало иметь при себе каждому призывнику. Вот теперь я смогу отомстить за смерть друзей», – подумал я.

Я был направлен в 300-ый стрелковый полк 21-ой отдельной стрелковой бригады внутренних войск НКВД СССР.

Тот капитан не обманул меня.

Началась моя служба в Красной Армии, в войсках НКВД.

IV. В одном эшелоне

…Теплый августовский полдень сорок второго. Село Большое Болдино14. То самое, где около 190 лет тому назад творил великий Пушкин.

На привокзальной площади царила суета. Повсюду стоял шум, гомон, в котором смешались песни провожающих и отъезжающих на фронт, людские разговоры, крики мальчишек, бегающих стайками в этом водовороте и лавирующих между стоящими группами, собранных со всего района призывников, паровозные гудки прибывающих и отъезжающих эшелонов. Пожалуй, никогда еще не было так многолюдно на вокзале за всю историю его существования как сегодня.

Где-то за деревянным штакетником забора станции «хромка»15 переливчато сыпала «Камаринского». Пожилой мужчина неуклюже, но с удовольствием пошел по кругу в пляс.

А на противоположном конце перрона другая гармошка играла «Русского», под мелодию которого две девушки в ситцевых платьицах, с платочками в руках, легко и воздушно танцуя, работали каблучками, выдавая куплет за куплетом. Причем частушки рождались тут же, во время танца, вылетая, словно искры из-под каблучков:

                      Меня милый провожал,

                      На прощание руку жал.

                     Тут я и расплакалась —

                     Сказала, чтобы сватался!

                     Паровоз стоит готовый

                    К отправлению в дальний путь,

                   Я бы рельсы разобрала —

                   Лишь бы с места не столкнуть!

Каждое четверостишие сопровождалось смехом или аплодисментами благодарных слушателей, с интересом ожидающих очередной «перл» исполнителя.

Из-за поворота, со стороны реки Арзинки, медленно показалась дымная голова пыхтящего трудяги-паровоза, тянущего за собой длинный состав.

Подошел эшелон с призывниками-горьковчанами. От станции к станции собирал он молодых парней, отрывая их от семей, любимых, матерей, жен, невест, сестер.

С его появлением на перроне сразу все пришло в броуновское движение. Прощальные объятия, слезы расставания, рыдания и всхлипывания матерей, невест, сестер, напутствия и наставления отцов, обещания и клятвы призывников биться насмерть с врагом – все разом вылилось наружу, словно долго ожидая, и, наконец, дождавшись своего момента.

Был среди молодых парней, которым выпала честь в те дни эта нелегкая военная доля, и молодой паренек-большебодинец Володя Воронин.

Немного грустный – тягостно все-таки покидать родные края, но гордый тем, что теперь и ему выпала честь с оружием в руках защищать Родину, он ожидал прибытия эшелона. Но, несмотря на всю его кажущуюся серьезность, лукавинки в глазах – признак неугомонного, широкого по натуре, веселого характера озорника – проступали наружу.

Провожали его отец и мать – Иван Васильевич и Анастасия Ильинична, сестры Вера и Шура, братья Николай и Анатолий. Была здесь и любимая девушка Володи – Надя. Она стеснительно стояла несколько поодаль от его родных и скромно ждала, когда ее суженый подойдет к ней попрощаться.

Провожали своего товарища и его школьные друзья. Провожало в тот день своего гармониста и плясуна все Черновское, ведь без него не обходилось ни одно гулянье, ни один праздник в селе.

…Потускнел августовский вечер. Убегали назад станционные постройки, леса, поля, реки. Поезд стремительно мчался навстречу войне. Позади остались Саранск, Рузаевка. Проехали по земле Мордовии. А вот и старинный русский город Пенза. Здесь – небольшая остановка.

Едва поезд замер у перрона, как все призывники разом высыпали из вагонов, побежали в сторону водопроводного крана. Облепили его со всех сторон: кто с чайником, кто с котелком, кто с кружкой. Каждому хотелось побыстрее набрать воды, оттого и толчея образовалась вмиг.

Но стоило только призывному гудку паровоза прокричать, как вся очередь как по команде распалась.

Счастливчики, которым повезло больше других, бежали к вагонам, расплескивая на ходу воду. Остальные, под смех и улюлюканье своих товарищей, возвращались в вагоны ни с чем.

С самого начала движения в теплушке установилась какая-то гнетущая тишина. Не было слышно былых разговоров. Все призывники притихли. Близился вечер. До утра никаких остановок не ожидалось. Возможно, поэтому у каждого из нас было пасмурно на душе. А может быть, всем нам просто хотелось в этот момент побыть немного наедине со своими мыслями, переживаниями, оценить свершившееся.

У каждого перед глазами еще отчетливо стояла встреча расставания, которая тупой болью отдавалась в сердце.

На двухъярусных нарах – 18-20-летние призывники – гагинцы, дальнеконстантиновцы, лукояновцы. Добавились в Ужовке и большеболдинцы.

Мы еще не успели как следует перезнакомиться, а тем более сдружиться, поэтому вначале так и сидели – маленькими группами.

Проголодавшись, многие достали на ужин домашнюю снедь, разложив аппетитно пахнущие продукты.

И вдруг, откуда-то с верхнего яруса послышалось пение:

– Последний нынешний денечек

Гуляю с вами я, друзья.

А завтра раньше, чем цветочек

Заплачет вся моя семья…

Но, песни не получилось. Никто не поддержал ее. То ли мотив был не подходящим для этой аудитории и настроения, то ли слова слишком грустные.

И с другого конца вагона, словно соревнуясь с предыдущим исполнителем, кто-то запел другую песню:

– На позицию девушка провожала бойца,

Темной ночью простилася на ступеньках крыльца.

И пока за туманами видеть мог паренек,

На окошке, на девичьем все горел огонек…

Плавная, певучая, лирическая мелодия как нельзя лучше соответствовала нашему состоянию души. Разлука с домом, родными, друзьями вызвала в сердце тоску, но не обреченность, подавленность.

И стоило было только зазвучать этой песне, как многие представили себя на месте того самого бойца, уходящего на передовую. Да, мы были этими бойцами, и нас сегодня проводили на фронт любимые. И в нас жила надежда скорой встречи с любимой.

Едва стих последний куплет «Огонька» М. Исаковского, как вслед за ним разухабисто грянули веселые, задорные частушки и припевки. Неизвестный гармонист лихо пробежал по клавишам пальцами, рассыпая искорки радости. Его виртуозные переборы взяли за душу каждого из нас, вмиг подняли настроение.

– А ну-ка, поддай! Врежь нашенского! – послышался сверху голос весельчака и балагура Саши Мохрякова из Большого Казаринова.– Эх, развернись, душа!

Потом в «разговор» вступила гармошка Володи Воронина. Не смог он удержаться, чтобы не ответить на «вызов» в этой своеобразной музыкальной «дуэли». Музыка была частью его жизни, его настоящей страстью. Он жил музыкой, а музыка – в нем. Владел Володя инструментом великолепно, мастерски. И не только этим инструментом.

С малых лет, когда Воронин учился еще в начальных классах, он