Шрифт:
Закладка:
Голос Юрия Борисовича Левитана стал для нас таким родным и близким, что мы сразу же безошибочно узнавали его по своеобразному тембру:
– От Советского Информбюро…
В первые дни мы сохраняли оптимизм, веру в то, что пройдет несколько дней или недель, и зарвавшийся агрессор будет смят, а затем с треском изгнан из нашей страны. Сводки, поступающие тогда с фронта, поначалу обнадеживали:
25 июня 1941 года:
«Стремительным контрударом наши войска вновь овладели Перемышлем».
«В районе Скуляны противнику при его попытке наступать, нанесено значительное поражение; его остатки отбрасываются за реку Прут. Захвачены немецкие и румынские пленные».
27 июня 1941 года:
«Группа наших войск при поддержке речной флотилии форсировала Дунай и захватила выгодные пункты, 510 пленных…, 11 орудий и много снаряжения».
«… На всем участке от Перемышля до Черного моря наши войска прочно удерживают гос. границу».
Вот почему мы были твердо уверены в том, что война скоро закончится. Иначе думать не могли, не имели права…
Таким был настрой многих сотен, тысяч, миллионов людей моего поколения. Формированию общественного мнения во многом способствовали писатели, журналисты, политические деятели.
Вот что, например, писал в 1941 году Алексей Толстой в статье «Что мы защищаем?»: «Фашисты рассчитывали ворваться к нам с танками и бомбардировщиками, как в Польшу, Францию и другие государства, где победа была заранее обеспечена их предварительной подрывной работой.
На границах СССР они ударились о стальную стену и широко брызнула кровь их. Немецкие армии, гонимые в бой каленым железом террора, безумия, встретились с могучей силой умного, храброго, свободолюбивого народа, который много раз за свою тысячелетнюю историю мечом и штыком изгонял с просторов родной земли наезжавших на нее хазар, половцев и печенегов, татарские орды и тевтонских рыцарей, поляков и шведов, французов Наполеона и немцев Вильгельма…
Народ черпал силу в труде, озаренном великой идеей, в горячей вере в счастье, в любви к Родине своей, где сладок дым и сладок хлеб…
…Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиной сверкая,
Не встанет русская земля?
Так высылайте к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.12
В русском человеке есть черта: в трудные минуты жизни, в тяжелые годины легко отрешаться от всего привычного, чем жил изо дня в день.
Был человек – так себе, потребовали от него быть героем – герой…
А как может быть иначе…?
Писатель, академик, лауреат Государственный премий СССР А. Н. Толстой писал: «В старые времена рекрутского набора забритый мальчишечка гулял три дня – и плясал, и, подперев ладонью щеку, пел жалобные песни, прощался с отцом и матерью, и вот уже другим человеком – суровым, бесстрашным, оберегая честь Отечества своего, шел через альпийские ледники за конем Суворова, уперев штык, отражал под Москвой атаки кирасиров Мюрата, в чистой нательной рубахе стоял – ружье к ноге – под губительными путями Плевны, ожидая приказа идти на неприступные высоты.»
…Затаив дыхание, вслушиваясь в каждое слово, стараясь ничего не пропустить, мы стояли у репродуктора 3 июля 1941 года, когда по радио выступал Председатель Государственного Комитета обороны И. В. Сталин.
Только потом, по прошествии многих десятков лет, анализируя события, мы пришли к выводу, что совсем не случайно руководитель нашего государства лишь спустя две недели обратился к народу с подобным заявлением. Как известно, на это были свои причины. Вот почему у поколения людей фронтовых лет начало войны запомнилось не по выступлению И. Сталина, а Вячеслава Михайловича Молотова и голосом Юрия Левитана.13
Вначале в «верхах» недооценивали противника, рассчитывали на скорый успех, ошибочно полагая, что с фашистами можно справиться еще на границе, не допустить продвижения их вперед по русской земле.
Сравнивая первое официальное обращение В. Молотова к народу и июльское – И. Сталина, находишь для себя ответы на заданные вопросы. Именно Сталин дал понять, что война предстоит тяжелая и долгая, что «нужно сделать для того, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый, на военный лад, не знающий пощады врагу… Войну с Германией нельзя считать обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем, великой войной всего советского народа против немецко – фашистских войск.»
А сообщения Совинформбюро становились все тягостнее и тяжелее:
«23 июня оставлен город Гродно, 27 – Барановичи, 28 июня – фашистами оккупирован Минск, затем Ровно, 30 июня – Львов, 16 июля – Белая Церковь, 19 сентября – Киев…»
Ура – патриотизм понемногу стал уступать место трезвому расчету и реальной оценке событий, были предприняты колоссальные усилия, чтобы наша пропаганда и контрпропаганда наконец – то стала реально освещать ход военных действий.
…Шел 95-й день войны.
Возле сельсовета в ожидании очередной сводки собрались люди. Обсуждая положение войск с обеих сторон, мужчины, которых в деревне оставалось все меньше и меньше: юноши непризывного возраста, старики, да те, кому по болезни отказали в военкомате в призыве, стояли у старой у старой школьной карты, вывешенной прямо у крыльца и горячо спорили.
Мнения разделились.
«Оптимисты» – те, которые доказывали, что не сегодня – завтра Красная Армия соберет силы для своего мощного удара и опрокинет немца навзничь, обвиняли своих оппонентов – «пессимистов» в «пораженческих» настроениях.
Споры были жаркими:
– Да, мы пока терпим временные неудачи, – констатировали «оптимисты». – Но ведь мы не ждали врага – у нас руки были связаны пактом о ненападении. Как мы могли готовиться к войне? С кем? Ну, скажите, кто мог предположить, что Гитлер вдруг окажется таким подлецом и грубо нарушит все соглашения?
– А Польша? А Испания? А Франция, наконец? – доказывали другие. – Это, что, по-вашему, не доказательство? Это разве не предупреждение всему миру, нам? Хищник он и есть хищник. Сколько волка не корми… К войне надо было готовиться загодя, а мы считали Гитлера своим другом. В задницу его чуть ли не целовали… Тьфу, доцеловались. Прости, меня, Господи.
Неизвестно, до чего дошел бы спор, если бы из репродуктора не зазвучал голос Ю. Левитана.
– Чш-ш-ш! – цыкнули на них сзади из толпы. – Тихо! Начинается!
Мы с Виктором бочком протиснулись к карте. Как не прискорбно было сознавать и смотреть на красные кружки и линии, обозначавшие положение наших войск, но они отодвигались все дальше и дальше от границы вглубь страны, неумолимо приближаясь к Москве. Синий пояс, словно кольцо все плотнее и плотнее сжимался вокруг столицы.
Враг уже занял рубеж: Кингисепп – Слуцк – Нежин – Ромны – Миргород – Новомосковск.
От Москвы до Новомосковска – около 30 километров, от Новомосковска до нашей деревни – около 400.
…Осень 1941 года. Враг – у стен Москвы.
В октябре полным ходом шло строительство оборонительного рубежа вокруг Горького.
Согласно плану «Барбаросса», после захвата Москвы фашисты планировали нанести три удара. Один – в полосе Москва – Тула (но Тулу, город русских оружейников, как известно, немцам так и не удалось взять – крепкий был орешек – не по зубам Гитлеру), раздвоив его еще на два: на Горький и на Куйбышев. Второй – по Вологде, третий – по Ростову и Сталинграду.
Горький находился на пути намечаемых действий авиации противника для ударов по промышленным районам
