всем настроение, я передал эту новость остальным. Мои примерные подсчеты также подбадривали моих спутников. Как оказалось, сведения Филлипса и мои прикидки оказались довольно точными, хотя бедняга Филлипс не дожил до того, чтобы увидеть результат. Он держался до рассвета; вдали мы увидели одну из шлюпок. Мы находились далеко, они не слышали наши крики. К счастью, я нашел в кармане свисток — обычный свисток, который носят все вахтенные офицеры. Пронзительный свист был услышан; судя по ответу, в той шлюпке тоже находился офицер.

Медленно — ах, как медленно! — шлюпка приближалась к нам. Тем временем днище у нас под ногами все больше погружалось под воду. Думаю, именно последнее испытание склонило чашу весов не в пользу Филлипса, потому что он вдруг осел вниз, опустился на днище. Хотя мы удерживали его голову над водой, он так и не пришел в себя. Я настоял на том, чтобы перенести Филлипса в спасательную шлюпку, надеясь, что еще удастся привести его в чувство, но спасти его не удалось. Всего нас на перевернутой шлюпке было тридцать человек. Вместе с нами в подобравшей нас спасательной шлюпке находилось 75 живых людей, если не считать тех, кто лежал на днище. Если бы поднялся шторм, мне пришлось бы применить все искусство, чтобы удержать шлюпку на плаву.

С рассветом нашим глазам открылось великолепное, желанное зрелище — к нам между льдами осторожно пробиралась «Карпатия», лайнер компании «Кунард». У нас на глазах к «Карпатии» подходили одна шлюпка за другой. Мы не знали, успеет ли пароход вовремя подойти к нам. Поднимался ветер; волнение усиливалось. Каждая волна угрожала перехлестнуть нос нашей перегруженной шлюпки и потопить нас. Если не считать мужчин с перевернутой шлюпки Энгельгардта, в шлюпке находились только женщины и дети. К счастью, никто из них не понимал, насколько близки мы все к гибели.

Я пересадил нескольких человек, чтобы уравновесить шлюпку, развернул ее носом к волне и надеялся, вопреки всему, что она выдержит. Нос немного поднялся, но с таким количеством пассажиров рассчитывать особенно было не на что.

Наконец «Карпатия» развернулась к нам, пройдя около 100 ярдов с наветренной стороны. Оставалось благополучно подойти к кораблю! Мы не могли терять ни одной минуты; обходить «Карпатию» со стороны кормы пришлось против ветра и в волнах, которые, как казалось, все же пересилят все мои попытки. Одна волна перехлестывала нос, вторая оказывалась еще выше. Шлюпку подбросило на гребень следующей волны — и затем, к моему безграничному облегчению, она быстро вошла в спокойные воды с подветренной стороны «Карпатии».

С борта быстро спустили люльки для тех, кто не мог взбираться по веревочным лестницам. Стариков и молодых, толстых и худых бесцеремонно усаживали в примитивную конструкцию, составляющую так называемый «боцманский трон».

Как только звучала команда «Вира!», конструкцию поднимали вверх. Некоторые пассажирки вскрикивали от страха, но в целом все хорошо перенесли подъем; правда, многие были настолько слабы, что с трудом держались за канаты.

После того как все очутились на «Карпатии», мы произвели подсчеты. Из 2201 человека на борту «Титаника» спаслись 711. Погибли 1500 пассажиров и членов экипажа, представителей всех классов и званий. Если не считать четырех младших офицеров (sic!), которым приказали садиться в шлюпки и командовать ими, оказалось, что я — единственный выживший из 50 с лишним офицеров и механиков, которые ушли на дно вместе с кораблем. Едва ли хотя бы один из нескольких сотен выживших пассажиров не потерял друзей и близких.

Затем начались мучения людей, которые не могли расстаться с последней надеждой.

«Разве не мог другой корабль подобрать их?»

«Разве они не могли оказаться в другой шлюпке, которую не заметили на „Карпатии“»?

«Разве не может оказаться, что они выбрались на айсберг?»

После серьезного размышления мне показалось, что лучше всего быть совершенно откровенным и давать единственно возможный ответ. Какой смысл питать ложные надежды, прекрасно понимая, что не было даже тени надежды?! Правда — неважное утешение и, возможно, жестокая вещь, но я не видел иного выхода.

Графиня Ротес была одной из первых, кто пытался утешить остальных; во время печального рейса в Нью-Йорк я был свидетелем многих благородных поступков, исполненных тихого самоотречения.

Все члены экипажа надеялись, что мы вовремя прибудем в Нью-Йорк и успеем сесть на «Селтик», который возвращался в Ливерпуль, и таким образом избежим расследования, ожидающего нас в противном случае. Однако нам не повезло. Сразу по прибытии нам предъявили ордера и начали вызывать на заседания следственного комитета. Следствие велось с огромным неуважением. Из-за полного отсутствия координации на заседаниях и из-за того, что вопросы задавали люди, ничего не смыслящие в морском деле, расследование стало совершенно бесполезным и окончилось искаженным отчетом о катастрофе.

В Вашингтоне членов экипажа согнали во второразрядный пансион; возможно, он и был пригоден для жилья, но совершенно не подходил экипажу «Титаника». В конце многие выжившие матросы, рулевые и младшие офицеры наотрез отказывались отвечать на глупые вопросы, которые выставляли их в нелепом свете. Лишь с огромным трудом мне удалось умиротворить их — главным образом благодаря такту, проявленному британским послом, лордом Перси, и П.А. Франклином (sic!), президентом Международной торговой морской компании.

При всем уважении, «расследование» можно охарактеризовать лишь как полный фарс, в котором постоянно и упорно попирали все традиции и обычаи морского дела.

Полная противоположность с достойным и благопристойным судом в Лондоне, возглавляемым лордом Мерси. В Лондоне моряков спрашивали по существу, с уважением. Именно там настояли, чтобы один из тех, кто вел перекрестный допрос, был знаком хотя бы с азами морского дела. Сэр Руфус Айзекс — согласно его тогдашнему титулу — начал свою карьеру моряком. Ему не нужно было объяснять, что «погружаться носом вперед» и «погружаться головой вперед» — одно и то же. Не приходилось и объяснять, почему пассажиры не могли спрятаться в водонепроницаемых отсеках, когда «Титаник» погружался на дно Атлантического океана, чтобы их спасли позже. Не приходилось и тратить драгоценное время на долгие разъяснения, как и почему моряк — не офицер, хотя офицер — всегда моряк.

В Вашингтоне наши усилия оказались почти бесполезными, но в Лондоне кому-то нужно было реабилитировать нас. Требовалось осторожно, с умом отвечать на коварные вопросы; под нас копали осторожно и хитро, стараясь взвалить вину на чьи-то невезучие плечи. Как упорно мистер Сканлан и светило юриспруденции, представлявший интересы моряков и кочегаров, доказывали, что на судне не было достаточно моряков, способных спустить шлюпки на воду и управлять ими. Коварные вопросы задавали и пассажирам. Однако признаваться во многом было нецелесообразно; отсюда затяжные юридические