образами, отец пьет мальвазию, пытаясь заглушить вином душевную боль, а он, Сантьяго, бегает ночью по Кадису в поисках украденного такими же тварями брата. Жалеть? Сострадать? Давить и резать без всякого сожаления! Слава Богу, у него есть для этого силы и умение! Спасибо Навигацкому и отцам-наставникам!

Подойдя к запертым воротам, он постучал в калитку условным стуком. Стоявший с той стороны часовой удивленно отозвался:

– Кто здесь? Все кадеты на мессе.

– Сантьяго де Мена, выпускник.

– Сантьяго! – раздался изумленный возглас. – Так ты же погиб на «Гвипуско»!

– Да не погиб я, не погиб! – вскричал Сантьяго, пораженный тем, как широко успел распространиться слух о его смерти. – Живой и здоровый!

– А мы за тебя поминальную читали! – не успокаивался кадет, и Сантьяго понял, чего тот боится.

– Не бойся, духи мертвых не стучат в двери. Рук у них нет, – и в подтверждение своих слов ожесточенно ударил кулаком по створке.

После долго молчания часовой наконец отозвался:

– Погоди, схожу за дежурным настоятелем.

По правилам караульной службы часовому категорически запрещалось отпирать ворота. Он мог только поставить в известность дежурного настоятеля, который решал, пускать ночного гостя в Навигацкое или нет. Сантьяго это прекрасно знал, поскольку перед каждым заступлением в караул у ворот, а их за три года обучения набралось несколько десятков, его тщательно инструктировали.

Вскоре проскрежетал замок, калитка в воротах отворилась, и оттуда почти выбежал падре Игнасио.

– Санти! – закричал он дребезжащим голосом. – Пресвятая Дева, Санти!

Сантьяго вспомнил про обещание, данное на шлюпке посреди Средиземного моря, приблизился к падре и, упав на колени, поцеловал край его сутаны.

– Что ты, что ты, вставай немедленно. – Падре Игнасио помог ему подняться и заключил в объятия.

– Ваши уроки спасли мне жизнь, – буркнул Сантьяго, удивляясь, откуда в его горле взялся ком, мешающий внятно говорить. – Барбаросса выбросил меня одного в шлюпке посреди моря. И если бы не… в общем, по звездам я понял, куда плыть, и благополучно добрался до нашего берега.

– Прекрасная новость, Сантьяго, – падре разомкнул объятия, справился с волнением, и в его голосе снова зазвучали назидательные нотки. Но Сантьяго уже не обращал на них внимания.

– Я бы хотел срочно поговорить с отцом Бартоломео.

– Нет ничего проще, месса уже закончилась, падре Бартоломео уединился в часовне и молится. Пойдем, я тебя провожу, – и падре с нежностью провел рукой по плечу бывшего воспитанника.

О, с какой неожиданной для себя радостью Сантьяго прошелся по каменным плитам двора. А ведь еще совсем недавно он мечтал о том дне, когда наконец вырвется из стен училища и вдохнет полной грудью воздух свободы. Вот, вырвался, и этот воздух оказался далеко не таким сладким, каким представлялся из дортуаров Навигацкого.

Все перевернулось в глазах Сантьяго, теперь училище, с его неумолимым распорядком, свирепой муштрой и тяжким гнетом повседневных обязанностей, стало казаться утраченным раем. Здесь, под защитой высоких стен, все выглядело простым и ясным, он должен был выполнять возложенные на него обязанности и ни о чем, кроме этого, не думать.

«Готов ли ты вернуться сюда? – спросил он себя, приближаясь к часовне. – Преподавателем, помощником, мало ли кем? Место найдется, падре Бартоломео поможет».

Он сделал несколько шагов, встал на первую ступеньку лестницы, ведущей к входу в часовню, и решительно покачал головой.

«Нет, не готов. Вылупившийся цыпленок не может вернуться в расколотую скорлупу. И нечего сожалеть об утраченном рае, Навигацкое им никогда не было. И не будет. Во всяком случае, для меня».

Падре Бартоломео стоял на коленях в углу плохо освещенной часовни. Запах воска от свечей, горевших во время службы, окружал его, подобно фимиаму. В грубой сутане, подпоясанной веревкой, с простым деревянным крестом на груди, он казался олицетворением праведности и отрешения. Сантьяго с грустью посмотрел на седую бороду святого отца. Он помнил его молодым, а бороду еще черной, из блестящих, тугих завитков. Сейчас волосы распрямились, побелели, а сам падре словно стал ниже ростом.

Стоя на коленях и опустив голову на грудь, он молился или размышлял, а может, соединялся с Высшим откровением и слушал голоса ангелов – никто не знает. Так он поступал после каждой вечерней молитвы, оставаясь в часовне до середины ночи. Его распорядок дня вызывал трепет у новичков и кривую ухмылку снисхождения у третьекурсников. Проводить каждый вечер на коленях казалось им бессмысленным и бесполезным делом. Хотя некоторые уверяли, будто свои занудные проповеди падре сочинял именно в это время, таким образом проводя его с максимальной для себя пользой.

Сантьяго осторожно приблизился, ступая на носки, чтобы шарканьем подошв не нарушить ход мыслей падре, и остановился возле колонны. Ему казалось, будто он проделал это совершенно бесшумно, но не успел он прислониться к колонне, готовясь к долгому ожиданию, как падре Бартоломео обернулся и посмотрел на него.

– Это ты, Сантьяго? – дрожащим голосом спросил он.

– Я, святой отец.

– Подойди ко мне, сын мой.

Сантьяго опустился на колени рядом со священником и с удивлением заметил, что по его лицу катятся слезы.

– Только что произошло чудо, Сантьяго, – сдавленно произнес падре. – Бог ответил мне.

Он замолк, уронив подбородок на грудь, и затрясся от рыданий. Сантьяго в полном недоумении стоял на коленях, молитвенно сложив руки на груди, не зная, что сказать. Падре отер слезы краем сутаны, повернул заплаканное лицо к воспитаннику и заговорил уже нормальным голосом.

– Сегодня, Сантьяго, только что я взмолился Живому аббату, покровителю нашего училища, и попросил его обратиться к всемогущему Богу, владыке неба и земли. Пусть Он совершит чудо – вернет к жизни моего любимого ученика. Я понимал, что такая просьба может показаться несусветной наглостью, за которую высший суд положит мне наказание, но глубокое горе твоих родителей не давало мне покоя. И кроме того, – тут он, подобно отцу Игнасио, нежно провел рукой по плечу Сантьяго, – ты вырос на моих глазах, ко мне приходил на первое причастие, с моей помощью учился читать. Ты мне как сын, Сантьяго, как родной сын, и я просил Бога о невозможном, о чуде, рассекающем время. И оно произошло: не успел я завершить молитву, как дверь в часовню отворилась, и вошел ты, живой и невредимый. Если это не чудо, Сантьяго, то что же это такое?

Сантьяго растерянно молчал. Как повлияла сегодняшняя молитва падре на его спасение из рук Барбароссы, на три дня выживания в море, на излечение у Росенды, на дуэль с Ленсио, на сегодняшний бой с бандитами? Ведь все это уже было, уже произошло до того, как падре обратился с молитвой к Живому аббату.