— Он первый, кого я увидел сидящим во время молитвы «Шимон эзрах». Сперва я подумал, что он, как и я, кое-что пропускает, но когда сел рядом, то увидел: он действительно читал все подряд. Его губы просто вибрировали. Должно быть, он знает все наизусть.

И Зелиг действительно знал все молитвы наизусть, но это был предел его познаний в еврейских ритуалах. Он не стал возражать против планов ребе Дойча. Кантор, однако, оказался орешком покрепче. Он соглашался со всем, что усиливало его участие в церемонии, но когда ребе Дойч предложил исключить из ритуала определенные молитвы, особенно если они требовали расширенного музыкального сопровождения, кантор жалобно взмолился:

— Но, ребе, эта молитва задает тон всей службе.

Иногда причины находились личные — например, это было лучшим соло в его репертуаре.

— Первую часть я пою фальцетом, вторую — обычным тенором, затем опять фальцетом, затем обычным голосом. Это как дуэт, и людям очень нравится. Не было случая, чтобы после службы в канун Субботы ко мне не подходили и не делали комплиментов.

Но ребе Дойч знал свое дело и умел обращаться с темпераментными канторами.

— Послушайте, кантор, для службы в канун Субботы есть одно правило: коротко и быстро. Неделя идет за неделей. Если вы затянете службу, люди будут уставать и перестанут приходить. Все должно занять не больше часа. Запомните, они приходят после ужина и хотят расслабиться. Вы немного попели, и они немного попоют; затем дадим им пару важных молитв, чтобы они почувствовали торжество субботы; затем я читаю короткую службу; потом небольшая интерлюдия «Amidah»[16], чтобы они могли встать и размять ноги; потом завершающая часть «Adon Olam», и они спускаются, чтобы попить чай с пирогом и поговорить. Прекрасный вечер, увидите, с каждой неделей народу будет все больше.

У него были и другие идеи, как улучшить службу, и в первый же вечер в канун Субботы он попытался их воплотить. Члены общины понемногу приходили и рассаживались; они отметили, что высокие, похожие на троны стулья по обеим сторонам ковчега, на которых обычно сидели ребе и кантор, пустовали. Служба начиналась в восемь, и без четверти восемь все уже собрались: им хотелось посмотреть на нового ребе во время службы. Но два стула пустовали по-прежнему.

Орган играл торжественную мелодию — каденции в минорном ключе, но без десяти восемь музыка стала мажорной, усилилась, отворилась дверь комнаты, где облачаются раввины, и появился ребе, величественный в своем черном одеянии и серебряной шали, в высокой бархатной ермолке, как у кантора. Он на мгновение остановился, потом медленно поднялся по ступеням кафедры и встал у ковчега спиной к общине. Так он постоял пару минут, слегка наклонив голову, затем выпрямился и пошел к своему месту у ковчега.

Опустившись на стул, ребе с бесстрастным лицом оглядел присутствующих, и в зале сразу смолк шепот, все почувствовали на себе его взгляд. Без двух минут восемь он снова встал и приблизился к биме. Он не глядел прямо на собравшихся, чуть повернувшись в сторону, к дверям. Так он молча ждал, и ровно в восемь эта дверь открылась, появился кантор и прямо с порога начал петь «Ма Tovu». Продолжая петь, он медленно поднялся на биму, где его ждал ребе. Пение прекратилось, как только кантор достиг бимы, и в этот момент ребе вернулся к своему месту у ковчега.

Затем кантор запел «L’Cha Dodie», а община подхватила припев, после чего ребе вышел вперед и провозгласил глубоким баритоном:

— А теперь будем внимательно читать псалом на странице двенадцать ваших молитвенников, — и он прочел первый стих, а затем, вместе с общиной, второй. Его голос звучно доминировал среди общего бормотания.

Служба действительно оказалась короткой и быстрой. Церемония заняла всего пятнадцать минут, и ни одна ее часть не казалась затянутой. Людям понравилось пение кантора, потому что его было немного, а их участие в службе заключалось в чтении псалмов, и ребе половину работы делал за них; это дало им чувство причастности и одновременно не обременяло; «Amidah» они читали стоя и в полной тишине, это был как бы отдых.

Разумеется, были и нарекания. Некоторые пожилые члены общины были недовольны, что ребе надел черные одежды, это напоминало им пасторов и проповедников. Им не понравилось вступление, которое было затянуто, а поэтому показалось надуманным и театральным. Но большинству служба понравилась.

— Слушайте, какая самая стабильная религиозная организация в мире? Католическая церковь, так? Их излюбленные приемы — красивые ритуалы. Они это знают и используют, чтобы удержать прихожан.

Те же самые критики нашли некоторые недостатки в прошедшей службе.

— По мне, он практически ничего не сказал.

— Это так, но зато и не затянул все минут на сорок.

Но даже самые недовольные признали, что служба отличалась большой пышностью — излюбленной приметой консервативного иудаизма.

Итак, большинство присутствующих осталось довольно службой. Решено было пойти к ребе и сказать ему об этом.

— Мне правда понравилось, ребе. Раньше я не ходил на службы в канун Субботы, но с этих пор не пропущу ни одной.

— Ваша служба, ребе, затронула чувствительную струну, если можно так сказать. Я ее долго не забуду.

— Знаете, сегодня вечером я впервые почувствовал, что принимаю участие в чем-то… священном. Да, именно так.

— И я, ребе. Лучшая Суббота на моей памяти.

Берт Рэймонд, стоявший рядом с ребе Дойчем, сиял от радости.

Глава 15

Биологические часы Смоллов еще не перестроились после перелета, и вся семья целое утро спала: ребе, Мириам — поскольку рядом не было Гиттель, будившей ее для домашних дел, — и даже Джонатан. Их разбудили яркие лучи солнца, бьющие прямо в лицо. Десять утра — слишком поздно, чтобы идти в синагогу.

Мириам сокрушалась и причитала:

— Я знаю, ты хотел пойти в синагогу в первую же Субботу!

— Хотел, — легко согласился ребе, — но будут и другие Субботы. Почему не пойти погулять? Рядом с улицей короля Георга есть парк.

Гуляя по улицам, они обнаружили новое для себя зрелище: весь город соблюдал Субботу. Магазины были закрыты (этого они ожидали), но в глаза бросалось другое: на улицах не было автобусов и машин, а светофоры мигали желтым, вместо того чтобы менять красный на зеленый. По тротуарам гуляли мужчины с женами и детьми, все в лучших праздничных одеждах, по три-четыре человека в ряд. Никто никуда не спешил, все просто наслаждались прекрасной