Антон лихорадочно брызнул слюной, пытаясь что-то сказать, прохрипел ужасным голосом умирающего старика:

– Роза!

В этот момент я очнулась, но не успела подбежать, как Адам разжал руки. Он поморщился, как будто бы от яркого солнца, потер запястья, сонным голосом спросил: «Роза?» и, присев на асфальт, заблевал себе ноги. Он долго и с шумом исторгал из себя что-то настолько едкое, что у меня заслезились глаза.

– Пойдем, – просипел Антон. – Он ничего не соображает. Он даже не понимает, кто мы такие.

– А если он захлебнется?

– Надеюсь. Вот ирония судьбы будет, да? Искал бессмертия в искусстве, а сдох как бомж.

– Подожди! Он же не понимал, что это ты!

– Какая разница кто! Он чуть не убил человека. И ему совершенно все равно, кто бы это был. Он мог бы придушить тебя. Или тебе такое нравится? Он ведь топил тебя в ванне!

– Просто подожди пять минут. Я отведу его к Мише. Или к Венере.

– Веди к кому хочешь, я пошел.

Антон развернулся и, пошатываясь как пьяный, стал спускаться вниз. Я попыталась поднять Адама, который со стеклянным взглядом размазывал горчичного цвета рвоту по ногам, пытаясь ее оттереть. Меня саму чуть не вывернуло от этого ядовитого запаха.

– Ну, вставай, пожалуйста!

– Я… сейчас… поползу…

– Там ступеньки, ты сломаешь себе шею.

– Это не вариант для меня. Между прочим, Ван Гог сдох как бомж. – Последнее предложение он сказал уже тверже и посмотрел на меня осмысленным взглядом.

– Это не вариант для тебя. Ты еще не создал свою «Звездную ночь».

– «Звездная ночь» – хуйня. Картиночка для туристических открыток. Вот если я отрежу себе ухо. Или… тебе, например… откушу. – Он мягко, как котенок, укусил меня за мочку и рассмеялся детским рассыпчатым смехом.

Я тоже рассмеялась.

– Розочка – ты ангелок. – Он сдержал рвотный позыв. – Ты видишь во мне что-то великое.

Его опять вывернуло все тем же желтым ядом. Цвет даже не стал прозрачнее.

– Тебе надо промыть желудок. Пойдем к Венере.

– Не хочу! Давай просто сидеть здесь, и ты будешь говорить мне приятные вещи.

Но тут послышался голос Венеры:

– Зайчик, это ты?

– Зайчик в лесу, блять, – прохрипел он и шепотом добавил: – Тебе тоже не нравится, когда люди после сорока превращают всех в зайчат и котят?

– Смотря кто, – ответила я, но он отрубился.

Венера не без капли ревности расспросила меня. Она не была взволнована, скорее по-матерински устала. Вопросы она задавала коротко, профессионально: «Сколько раз вырвало?», «Он сказал, что принимал?» и так далее.

Я помогла ей спуститься с Адамом по ступенькам и сразу же помчалась обратно. Я надеялась догнать Антона у дороги – все-таки раннее утро, машин немного, может быть, его еще не подобрали. Но он еще спускался, причем не очень быстро.

– Ты возвращался?

– Я не уходил. Был за поворотом. Для безопасности.

– Спасибо.

– Пошли уже.

Машину мы поймали быстро – мне даже показалось, что это был тот же самый водитель. Но мои комментарии Антон игнорировал. Я не понимала, он обиделся или просто был настолько сосредоточен, что не слышал меня?

Водитель высадил нас не у самого порта – мы шли пешком еще минут десять. По дороге накрапывал дождик, но он был такой щекотный, как приятные ощущения на кончиках пальцев. Мне хотелось сказать, что это хороший знак, но Антон так и не заговорил, а я боялась, что звенящая тишина между нами может треснуть, как бокал, от звука моего голоса. Что он опять сорвется, что я ему мешаю.

В порту он сначала прошелся вдоль причала туда-обратно, осматривая все лодки, как ленивый турист, выбирающий ресторан для ужина. Потом прошелся снова, еще медленнее. Я осталась сидеть на лавочке под кустом, от которого ярко пахло влажным цветом. Идти рядом с Антоном было тяжело – его напряженность была осязаема почти телесно.

Я ненадолго отвлеклась, с хрустом сгибая белый мясистый лепесток, лежавший на лавочке. Только сейчас я поняла, что у меня неосознанно накопилась целая коллекция разных лепестков за эти три месяца. В этот момент Антон позвал меня к лодке.

Лодка неторопливо плыла через душную туманную морось. Внутри все сжималось, мне так хотелось взять Антона за руку и держать крепко-крепко. Но он стоял спиной ко мне, до побеления костяшек вцепившись в деревянный бортик лодки. Когда мы выплыли из бухты, он, даже не обернувшись, ушел к рыбаку – указать маршрут.

Я ощущала себя одновременно жалкой и сильной: вроде бы сильнее Антона, потому что это он бежит на непонятное письмо своей первой любви – я ведь никогда не любила; но в то же время я иду за ним – почему? Чтобы не быть одной? Быть частью их истории, хотя бы необязательным прилагательным в изящном кружевном предложении о любви?

Лодка остановилась в метрах ста от острова. Антон что-то объяснял рыбаку, на что тот только белозубо улыбался, кивал и говорил: «Айм сори, май френд».

– Что случилось? Он не может причалить?

– Говорит, что это частная собственность. Там отель.

– Скажи ему, что нам нужна пещера, а не отель.

С этой стороны остров выглядел неприступной скалой с остро-каменистым берегом. Пещера казалась глубокой и подтопленной – волны, разбиваясь о камни, стекали вниз. Верхнюю часть склона покрывал лес, но скала была такой отвесной, что, даже цепляясь за стволы деревьев, подняться наверх было невозможно.

Антон что-то сказал про пикник на камнях – звучало это нереалистично, потому что нижние покатые камни периодически захлестывало волнами, а верхние были неровными, даже одному там было сложно устроиться.

Рыбак согласился, но потребовал деньги за то, чтобы вернуться за нами, сейчас. Антон сказал: «Потом». Рыбак обиженно надул губы и забормотал что-то на вьетнамском. Но тут же его лицо расплылось в солнечной улыбке – Антон добавил к «потом» «плюс 50 долларов».

Спускаясь на скользкие камни, мы оба поскользнулись – Антон шлепнулся на живот, как лягушка, содрав кожу на подбородке, а я присела, ухватившись за острый камень. Ладонь сразу же засаднило от морской воды, но я промолчала, думая о том, что за вход на остров нужно заплатить кровью.

Когда рыбак отъехал, мы спустились в пещеру. Воды внизу было немного, она была какая-то мягкая, как бесцветный кондиционер для белья. Мы прошлепали несколько гулких шагов и остановились оглядеться.

Антон фонариком осветил пещеру – внутри она была похожа на какое-нибудь причудливое строение Гауди: сталактиты с застывшей бахромой местами напоминали колонны, местами – орган из протестантского храма. Пещера была сквозной – вдалеке виднелся яркий треугольничек засвеченного неба,