в больницу, а он после долго просил прощения, в ногах у меня валялся, когда понял, что мог меня убить. Но я была непреклонна. Сразу сказала, что мы разводимся. Он не посмел мне отказать. Естественно, о беременности я и не подумала сообщать. В больнице врачей всех подкупила, чтобы они ему тоже ничего не сказали.

От услышанного у меня в душе что-то перевернулось, словно в мою планету врезался метеорит, и глобальное землетрясение сдвинуло пласты, которые казались нерушимыми и тысячелетиями лежали ровно, а потом вдруг содрогнулись от мощного толчка, покорежились, расплавились, выперли острыми зубьями гор и провалились бездонными впадинами, которые стали заполняться кипящей лавой. Точно так же все, что я знал раньше, в чем был уверен и нисколько не сомневался, вдруг изменилось, и кипящая лава теперь текла уже по моим венам. Я стиснул зубы, сдерживая ярость. Теперь поздно что-то менять, и мстить уже некому, и сам я — часть этого человека. Я и тогда не знал, как относиться к отцу, которого никогда не знал, а сейчас и подавно. Глубокий вдох заставил меня взять себя в руки.

— Тогда я не понимаю, зачем ты оставила меня, — сдавленным голосом произнес я. — Ребенок от ненавистного мужчины — не совсем то, к чему стремится женщина. Особенно успешная актриса. Сделала бы аборт.

— Арчи, — в ее голосе вдруг послышалась укоризна, а еще столько нежности, сколько я не слышал от нее за всю свою жизнь, — ну разве я могла от тебя избавиться? Ты же мой ребенок, моя кровь, я очень хотела тебя, ждала, любила с первого дня. Видишь, даже готова была рискнуть всем на свете. Если бы Богдан узнал, чей ты сын, он бы подмял меня под себя, сломал, сделал своей игрушкой, посадил в золотую клетку. Но ты мне был важнее. И я не пожалела ни одного дня о своем решении. И сейчас я очень тобой горжусь.

Марьяна ласково, очень по-матерински, провела своей маленькой ладошкой по моим волосам, а потом по щеке, вызвав во мне целую бурю противоречивых эмоций. Я дернулся и отстранился, не в силах принять ласку, которая запоздала на целую жизнь.

— Именно поэтому ты называла меня Арчи? Как любимую собачку, — я решил прервать миг нежностей едким замечанием.

— Собачку? Да я ради такого сокращения и назвала тебя так. Мне полное имя не так нравится, как Арчи. Всегда представляла короля Артура, и где-то слышала, что мать называла его именно так. Ты и был всегда моим маленьким королем, — протянула она мечтательно. А я поверил, и даже чуть не рассмеялся, потому что подобные дурацкие фантазии были очень свойственны моей наивной матери.

Марьяна открыто улыбалась мне, а я вскочил с кровати и подошел к окну, отвернулся. Мне просто было нужно сейчас скрыться от ее нежного взгляда, к которому я не привык. Как, оказывается, по-разному можно трактовать те или иные события, слова, действия.

— Возможно это и так, но я, уж прости, не чувствовал твоей любви. Ты больше времени посвящала своим мужчинам. Ты хоть помнишь, сколько их у тебя было?

Я все-таки обернулся, чтобы посмотреть ей в глаза, и поймал растерянный, робкий взгляд.

— Я просто хотела любви, настоящей семьи. Это что, преступление? — немного смущенно и оттого сердито, пытаясь защититься от моей нападки, спросила она.

— Ты о той самой семье, которая про заботу и радость? — я не смог скрыть сарказм в голосе.

— Да, о той самой, — упрямо ответила Марьяна, продолжая забавно сердиться. — И я не виновата в том, что всем мужчинам нужно только одно. Я мечтала о надежном человеке, который любил бы и меня, и тебя. Но таких не было, они получали то, за чем приходили, а потом испарялись. Извини, ты уже взрослый, и я могу тебе говорить такие вещи. Ты ведь и сам не раз так поступал с женщинами. Скажешь, нет? Я прекрасно помню твои загулы в училище. Уверена, что ты разбил сердце не одной девочке.

Я немного смутился этой непривычной отповеди, но вида не показал. Не стал я говорить и о том, что в моей постели побывали не только девочки, но и женщины, которые были старше даже нее самой.

— И все же ты могла бы мне уделять больше времени. Или хотя бы рассказать обо всем этом раньше, — только и ответил я, потому что претензии вдруг как-то разом закончились, и я понял, что больше не сержусь на мать.

Марьяна — такая непутевая, запутавшаяся, витающая в облаках… Она просто не смогла разобраться в этой жизни, мешала реальность и вымысел. Скорее всего, и сейчас живет в розовых очках, в которых очень легко выдать желаемое за действительное.

Марьяна ничего не ответила на мое последнее замечание. А я снова сел на кровать и взял в ладони ее руки.

— Ты должна вернуться домой, — сказал я, проникновенно заглядывая ей в глаза. — Этот твой Мейсон — рыба сушеная, он питается твоей жизненной силой и, кажется, выпил почти до дна. Посмотри, во что он превратил тебя.

— И во что же? — осторожно спросила она, будто боялась услышать ответ.

— Да ты сама на себя не похожа, — ответил я, не желая вдаваться в подробности, так огорчившие меня утром. — Где блеск в твоих глазах? Его нет. И не ври мне, что счастлива с ним.

— Но он взял меня в жены, и любит меня, заботится, как умеет, — попробовала возразить Марьяна, но выглядело это так, будто она пытается убедить не меня, а себя. Я только поморщился.

— Его любовь, если она и есть, тебя душит. Посмотри, какая ты, к чертям, Мэри Картер? Ты — Марьяна Данилевская, талантливая актриса, яркая женщина. Ты, в конце концов, русская, и родина твоя не здесь. Придумала себе идеальную жизнь, поверила в нее. Но открой глаза! Мейсон же и в грош тебя не ставит, просто подминает под себя, порабощает. Как ты можешь жить в этом сером унылом доме, с этим сухарем? Он же даже не красавец, не богач. Просто какой-то бизнесмен средней руки.

Марьяна вдруг выдернула свои руки из моего захвата и расплакалась, уткнулась лицом в ладони, а я больше не стал ничего говорить, просто начал осторожно поглаживать ее поникшие плечи.

— Арчи, — плакала она, — ты делаешь мне очень больно своими словами. Неужели ты видишь все это именно так?

— Я просто говорю тебе правду, — твердо ответил я. — Меня боль очищала не раз. Думаю, и тебе поможет.

Марьяна подняла на меня заплаканные глаза.

— Я не могу вернуться. Мне некуда.