начавшей лысеть головой. Что она в нем нашла? Совершенно не ее типаж. И как этому канадцу удалось уговорить мою легкомысленную маман на брак, да еще и прожить с ней столько лет? Удивительно.

Мейсон явно не испытывал восторга Марьяны от встречи со мной. Я это понял по взгляду глубоко посаженных блекло-голубых глаз. Они всегда такие ледяные? Или это так выражается антипатия ко мне? Впрочем, мужчина вел себя вежливо. На его губах застыла дежурная улыбка, должная показать радушие. Я отзеркалил его мимику и пожал протянутую руку. Горячее, сухое и излишне сильное рукопожатие ясно дало понять, что мы не подружимся. И я был солидарен с ним, поэтому ответил с такой же неприязнью. Через рукопожатие это очень хорошо передается, особенно когда желаешь показать свое отношение. Но Марьяна не почувствовала возникшего между нами напряжения. Она всегда замечала только то, что хотела заметить. Впрочем, мне, по сути, было безразлично, как этот Мейсон относится ко мне. Главное, чтобы матери было хорошо с ним. Но почему-то именно в этом я все больше сомневался.

Мы загрузились в огромный американский джип. Я называл такие машины фермерскими, потому что в открытом кузове можно было возить скотину, загрузив рядом еще и небольшой стог сена. У них что же, свое хозяйство? Зачем такая огромная тачка? Я даже тряхнул головой, пытаясь изгнать из головы абсурдную картинку, где моя мать — примерная канадская крестьянка.

Марьяна не села на заднее сиденье, разместилась рядом с мужем спереди, и я получил короткую передышку от ее внимания. Надо же, успел забыть и отвыкнуть от того, как много может быть моей матери в пространстве, и как устаешь от этого. Впрочем, сейчас я раздражения не чувствовал. Возможно, сказывалась усталость от дальней дороги и облегчение, что наконец-то добрался.

Я почему-то до сегодняшнего дня представлял себе, что счастливая семейная парочка живет в квартире. Но их жилье оказалось не в столице, а в пригороде, за рекой Оттава. И это был отдельный дом в ряду таких же небольших аккуратных домиков. Впрочем, мои подозрения про огромное фермерское хозяйство тоже не подтвердились, потому что из земельного надела тут был только газон перед домом, а из хозяйственных построек — гараж, перед которым Мейсон и поставил своего огромного железного коня.

Мать начала суетиться, обещая скорый ужин, но я сослался на ужасную усталость и ушел в отведенную для меня комнату. Я действительно чувствовал себя неважно, и сонливость перебила даже голод. Марьяна не стала обвинять, что я не стремлюсь провести с ней время. Видимо, поняла, что я действительно вымотан. Так что я сжевал принесенный бутерброд с чаем, принял душ и завалился спать.

Утром я проснулся рано. Похоже, мои внутренние часы еще не перестроились, потому что, несмотря на ранний час, я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Что ж, пора заняться делами. Точнее, тем самым делом, ради которого я приехал. Мать наверняка еще спит, а я пока могу осмотреться. Жилище многое может рассказать о жизни своих обитателей.

Я вышел из комнаты и спустился на первый этаж, прошел через гостиную на кухню. Еще вчера я заметил, какой у дома скучный и типовой интерьер. Как под копирку. Наверняка если зайти в соседний дом, он окажется точно таким же. Но сейчас я мог внимательнее рассмотреть каждую деталь. Бежевые однотонные стены, мягкая мебель кофейного цвета, минимум вещей. Поражал почти идеальный порядок, и даже растения были какие-то слишком правильные, как будто искусственные. Захотелось даже подойти и потрогать листья. В таком интерьере глазу не за что было зацепиться, потому что никакой индивидуальности не было и в помине.

Впрочем, мой взгляд заметил несколько выбивающихся деталей: яркие подушки, пестрые накидки на кресла, небольшие статуэтки, пара необычных светильников. Отчего-то я знал, к чему именно в этом доме приложила руку моя мать. Я вспомнил квартиру Марьяны в Москве, где преобладали ванильно-розовые цвета, а вещи часто были раскиданы в творческом беспорядке, и хмыкнул. Интересно, ей комфортно в этом жилище, которое готово задушить своей безупречностью? Что-то мне подсказывало, что не очень.

Я без стеснений открыл холодильник. Зверский голод проснулся вместе со мной, и я вспомнил, что последний раз ел в самолете после пересадки, и это была очень невкусная и холодная карбонара в пластиковом контейнере. Про съеденный перед сном бутерброд можно было даже не вспоминать.

Холодильник был набит битком, но готовить не хотелось. Я заметил кастрюлю с тушеным мясом и картофелем. Похоже, именно это и был вчерашний ужин, на который я не попал, так что я справедливо решил, что могу съесть свою порцию сейчас.

Я выложил на стол нарезку, хлеб, разогрел вчерашнее жаркое, которое пахло просто умопомрачительно, и принялся за еду. Интересно, кто готовил? Не похоже, чтобы Картер был хорошим поваром. Он скорее напоминал слесаря из автомастерской. Хотя, нет. Кажется, у мужчины какой-то бизнес, такой же скучный, как и он сам. Жаль, я плохо слушал мать во время наших редких телефонных разговоров.

Я уже доел жаркое и жевал последний бутерброд, запивая кофе, когда на кухню зашел Мейсон.

— Доброе утро, — поздоровался он сухо.

— Доброе, — ответил я, улыбаясь и салютуя ему чашкой. Надо хотя бы попробовать быть приветливым. Но мужчина, видимо, не собирался идти мне навстречу.

Я жевал бутерброд и с интересом наблюдал за мужем матери. Он прошелся по кухне, недовольно окинул взглядом пустую кастрюлю и грязную тарелку, которые я сгрузил в раковину. Потом посмотрел на стол, где стояла опустевшая тарелка из-под бутербродов, а после воззрился на меня, скрестив руки на груди.

— Молодой человек, вы знаете, что на завтрак не принято есть то, что едят во время ужина?

Я удивленно вскинул брови и, не опуская взгляда, дожевал свой бутерброд, сделал глоток чая. Специально выдержал эту паузу, желая смутить Мейсона, но тот стоически выдержал психологический прием, не спуская с меня своих холодных рыбьих глаз.

— Вы предпочитаете морить гостей голодом? — ответил я вопросом на вопрос, вытирая пальцы салфеткой.

— Нет. Но в холодильнике полно еды, предназначенной именно для завтрака. Там есть яйца, бекон, молоко…

Я рассмеялся. Так вот ты какой, муж моей матери! Педант до мозга костей. Услышав мой смех, Мейсон стушевался и замолчал, сердито сопя раздувшимися ноздрями.

— Простите, — извинился я за свой смех, не чувствуя, впрочем, ни малейшего сожаления, — только можете считать, что у меня был ужин. По московскому времени.

Я понятия не имел, сколько времени сейчас в Москве, но Мейсон ошарашил своими абсурдными замечаниями, над которым хотелось смеяться в