вымыты. Мячин сам приоткрывал свою душу. «Товарищ подполковник, — начал он однажды, — надо ли показывать женщине свои чувства?» Чаушеву стало весело, он вспомнил первые школьные увлечения. Однако ответить постарался серьезно, — схоластика все это! Будьте искренни, будьте сами собой, чуткая девушка всегда раскусит притворство. «За ней многие гоняются, она наслушалась признаний», — вздохнул Мячин. Ну и что же? Отличиться среди прочих чем-нибудь выдуманным, играть какую-нибудь роль? Искусственно, фальшиво! Мячин не называл своей избранницы, но ему хотелось говорить о ней, он словно просил, чтобы Чаушев угадал сам. А Чаушев не поддавался, не проявлял любопытства. С какой стати!

Мячин крепился недолго, его сердечная тайна жгла ему язык. Он выдавал ее постепенно, частями. Студентка, зовут Валей. Дочь доцента Печерникова из кораблестроительного института. Глаза удивительные… И умница! С мальчишками ей неинтересно…

Последнюю фразу Мячин произнес с апломбом многоопытного мужчины. Он-то не мальчишка! Валя в конце концов поймет, оценит его!

Чаушев слышал о существовании Вали Печерниковой не впервые. Она и ее подруги бывали в Клубе моряков. Веселье сочеталось с пользой, — студенткам требовалась практика в иностранных языках.

Как-то раз Чаушев купил билеты в театр, но помешала срочная работа. Он предложил билеты Мячину. «Мне не с кем», — сказал тот мрачно. И вдруг разбушевался. Куда исчез деликатный, застенчивый Мячин! Как он только не честил «девок», «размалеванных кукол», которые увиваются за иностранцами, «трясут подолами», «позабыли всякий стыд»! Очевидно, в это число попала и Валя Печерникова. Обида сквозила слишком явно, и Чаушева коробило.

Жалоб на поведение Вали Печерниковой не было. Единственная ее вина — не оценила лейтенанта Мячина, пренебрегла его чувствами. Ах, скажите!

Но вот, оказывается, Валя как-то замешана в истории с Райнером. Что ж, посмотрим!

6

Семен Трохов, шофер грузовой машины, действительно провел субботний вечер в кафе «Волна», чья неоновая вывеска бросает оранжевые отсветы на деревья приморского парка.

Парк этот — неширокая полоска насаждений, отделяющая каменный городской массив от порта. Вывеска «Волны» видна крановщикам, видна диспетчерам с вышки из бетона и стекла, видна и с мостика торгового судна, входящего в гавань. От ворот порта до «Волны» — рукой подать. Густо толчется в «Волне» матросня, грузчики, разный морской народ.

Именно это и привлекает в «Волну» Семена Трохова.

Человек он в настоящее время сухопутный, но родства с моряками не утратил. А родство давнее, овеянное порохом. Война застала Трохова «салажонком», новичком-матросом на торговом пароходе, потом сбросила на сушу, в пехоту. В сорок третьем, под Курском, Трохов, оглушенный взрывом, полузасыпанный землей и обломками блиндажа, угодил в плен, а затем в батраки к померанскому свиноводу. Оттуда его в конце войны и вызволили. Однако вольным гражданином он стал не сразу…

На пути в «Волну» Трохов обыкновенно заходит в гастроном и делит с кем-нибудь четвертинку, — для настроения. В «Волне» он чувствует себя легко и непринужденно. Очутившись за одним столом с молодежью, он изображает бывалого морского волка, пытается даже экзаменовать «салаг», что нередко весьма забавляет их.

Вчера, субботним вечером, он едва отыскал свободный стул. Вообще не повезло Трохову! «Салаги» пили кофе с ликером — вот до чего избаловались нынче — и не обращали на Трохова ни малейшего внимания. Заело Трохова! Уловив из разговора, что они из трюмной команды, подчиняются «старику», то есть старшему механику, Трохов презрительно хмыкнул и ворчливо заявил:

— А уголек вы нюхали хоть раз, а? Ишачили с угольком? Лопатой вкалывали?

— Папаша! — сказал один из «салаг». — Уголь забудьте, он свое отжил.

Юнец лишь бегло взглянул на Трохова и повернулся к товарищам.

— То-то и оно! — откликнулся Трохов. — Не кочегары вы и не плотники! Не работа — курорт!

Ответом его не удостоили. Скандалить он, однако, не стал. Выпил рюмку коньяка, крякнул и оглядел соседние столики. Рядом, в углу, тесным кольцом расположились иностранцы. Один, постарше других, что-то говорил низким, хрипловатым голосом, иногда срывавшимся почти до шепота.

«Простудился», — подумал Трохов. До этой минуты он сидел спиной к иностранцам, и голос этот словно долбил его в затылок. Теперь Трохов посмотрел на немца в упор.

Маленькая голова, острый маленький нос, тонкие, вытянутые вперед губы… Лицо определенно знакомое! Трохов вгляделся пристальнее, но тут немец поднял руку и закрыл половину лица.

Рука двигалась то вверх, то вниз, покуда не задержалась у подбородка, и Трохов рассмеялся, — очень уж неуклюжей, пьяной показалась ему эта рука. И нализался же немец! Почесывая подбородок, он теперь слушал парнишку в кожаной курточке, чернобрового, дерзкого. Да, парень наверняка дерзил старшему, сердито упрямился, поводя плечами, и блики от люстры так и плескались на курточке.

Трохова кольнуло любопытство, но, увы, — он ничего не смог разобрать в быстрой, негромкой речи молодого. Потом старший рывком подтянул галстук на рубашке из нейлона, мерцавшей в тени синеватым огоньком, и заговорил опять. Его язык был доступнее для Трохова, так как меньше отличался от говора жителей Померании. Долетели слова «фантастическая глупость», «сумасшествие», «свинство». Парнишка чем-то обозлил старшего. Потом раздалось — «Печерникова». Старший произнес русскую фамилию без труда. Должно быть, немного знает по-нашему. Затем выяснилось, что Печерникову зовут Валей.

Раздор из-за девчонки, из-за чего же еще! Так сказал себе Трохов и перестал слушать, — история обычная, да и надоело вытягивать шею. Позвонки заболели.

Вышел Трохов из кафе в числе последних.

На холодке Трохов немного протрезвел. Вдруг вернулось первое впечатление от того немца, старшего, вырядившегося как на праздник. Да, морда знакомая! Стоя на площадке трамвая, на ветру, он старался вспомнить. Ворошил давнее, постылое, в самые недра памяти загнанное прошлое.

Перед рождеством это было… Ну да! Хозяин послал в рощу, в помещичью рощу, срубить тайком елку. Денег у скотовода куры не клевали, а покупать елку не хотел, жадничал. Когда Трохов внес елку во двор, мимо него, скрипя ботинками военного образца, прошагал в дом высокий мужчина с портфелем. Было уже темно, лицо пришельца блеснуло при свете фонаря холеной городской белизной. Трохов обрубил нижние ветки елки, внес ее в дом, показал фрау Леонтине — жене хозяина. Вскоре после этого хозяин стал вызывать батраков в мезонин, где он устроил себе кабинет. Там, за конторкой с зеленым сукном, сидели они оба — хозяин и гость.

Странный гость! Хозяин лебезил перед ним, поминутно величал «господином обер-лейтенантом». Однако, кроме ботинок, да, пожалуй, выправки, ничего военного Трохов не заметил. Штатское пальто, шляпа…

Шляпа лежала на самом краешке конторки, обер-лейтенант то теребил ее, то почесывал подбородок. Точь-в-точь как тот, в кафе…

— Возьмите себе табуретку, господин Трохов, — сказал обер-лейтенант по-русски. — Пожалуйста, не угодно ли вам курить.

Занятно у