лесного хозяйства, его столами для пикников и разъяснительными стендами на тему лесной фауны. А может, думает она, столы для пикника, бревенчатые мусорные баки и размеченные тропинки проникли сюда лишь благодаря тому, что дух леса удалился в чудовищные глубины собственного разума? Между деревьями темно, без фонарика не прочитать, что написано на красных стрелках-указателях.

– Мы идем вверх, вверх, вверх, – нараспев сообщает она еще-не-ребенку внутри. – Вверх, вверх…

Тропа становится круче, и Энья часто останавливается: она ни на секунду не забывает про нож. Она говорит с плодом о сказанном видеофагусом, о сомнениях, порожденных его словами: а если Искаженные, с которыми она сражается, всего лишь возвращающиеся к ней ее собственные страхи?

– Твоя бабушка сказала, что дядя Юэн в детстве демонстрировал признаки шизофрении. – Она не сообщает нерожденному существу о том, какой вывод сделала из этих слов. Существо связано с нею пуповиной и все понимает: те же самые признаки могли быть у самой Эньи, их просто не диагностировали.

Ее собственная неуравновешенность, ее страхи? Она продолжает разговаривать с ребенком.

– Весь мир с причудами, не считая тебя и меня, и насчет себя я не слишком уверена.[192]

Если дух леса отражает дух Антагониста, не мог ли противник так глубоко уйти в себя, что потерял способность проникать из Мигмуса в реальный мир? Как думаешь, дитя Макколл? Не считает ли дитя Макколл, что, возможно, в детстве с его матерью случилось нечто забытое, но глубоко, очень глубоко запечатленное в подсознании, настолько крепко впечатавшееся, что оно нашло выражение в Мигмусе и таким образом вернулось в реальный мир в форме фагусов?

Не знает ли дитя Макколл, что бы это могло быть?

Энья Макколл, похоже, знает.

– Эй, мы на месте! Звездная, звездная ночь.

На обнаженном склоне горы царит холод – пронизывающий холод. Тропинка идет вдоль верхней границы леса. На западном краю мира небо цвета индиго чуть светлее остального свода. Звезды огромные, блестящие и такие низкие, как будто их можно коснуться рукой. Энья ни разу в жизни не видела так много звезд. Подобно древней богине, она могла бы собрать пригоршню и сплести из них погремушку для своего ребенка. Камень стоит в нескольких метрах от смотровой площадки. Небольшое углубление, в котором его когда-то установили, забетонировано и завалено жестянками из-под пива, обертками от шоколада, фольгой и оставшимися с лета презервативами.

Маленькая, смуглая и черноволосая Энья Макколл смотрит на камень, ощупывает его пальцами. Прижимает ухо к его скользкой, влажной поверхности.

Ничего. Просто камень.

Она садится у подножия, заворачивается в принесенные из машины коврики. Они не очень-то согревают. Она жует шоколад, кусочек за кусочком, батончик за батончиком. Она кладет мечи в ножнах на короткую траву слева от себя, портативный компьютер – справа.

– Прости, малыш, но так надо.

Она снимает крышку со стеклянной бутылочки и проглатывает весь свой запас шехины. Сидит, завернувшись в тонкие коврики, спиной к Невестиному камню, ждет, что будет. Жалеет, что нет музыки. Почему она не держит «Уолкперсон» в салоне? «Ночь на Лысой горе» Мусоргского, ха-ха… И, как обычно, она не замечает момент, когда шехина начинает действовать.

Когда впадина, в которой она сидит, начала становиться глубже?

И земля под ней сделалась мягкой и невещественной?

Энья вскакивает на ноги.

Небольшая впадина уже превратилась в яму и углубляется с каждой секундой. Небо – звездный диск. Что происходит? Что происходит? Такого еще никогда не было. Она цепляется за края ямы, цепляется за траву, но уклон увеличивается с каждой секундой, миф-линии утекают, как Ниагарский водопад из света, как океан, падающий с края Плоской земли. Она тонет в миф-линиях. Она пытается держать голову над потоком, чтобы не задохнуться, а стена ямы уже почти перпендикулярная. Невестин камень исчез, упал в яму. Энья тянется к мечам, к наладоннику, но они недостижимы. Они падают в пропасть. Держаться не за что, трава рвется у корней. Энья упадет, она сейчас упадет…

Все исчезает в синем смещении миф-линий, падающих куда-то.

Синее смещение.

Красное смещение.

Красное.

Времена и пространства вне разума больше не пугают ее.

Красное. Все красное.

Сдвиги реальности, которые заставили бы других усомниться в своем здравомыслии, являются основой и утко́м ткани ее жизни.

Этот красный – не цвет пламени, а цвет ран, крови, плоти.

Куда же привело ее миф-сознание?

Она сидит на полу огромного зала, который простирается куда ни кинешь взор. Красное, все красное. Пол и потолок из красной плоти, соединенные костяными колоннами и контрфорсами, переходящими в ребра сводов. Мечи и наладонник рядом. Как и обертка от шоколадки.

Это и есть Мигмус?

Энья такого не ожидала. Она не знала, чего ждала, когда приняла весь запас шехины, устроила себе передоз, вспорола реальность, но явно не этого. Она прикрепляет наладонник к оби, поудобнее цепляет мечи за спиной. Все направления выглядят одинаковыми. Она пускается в путь трусцой. Спасибо велосипеду, темп можно поддерживать бесконечно.

Здесь она беременна? Какова природа этой реальности или нереальности?

Колонны и контрфорсы множатся бесконечно. Единственное воспринимаемое изменение – то, что она слышит; отдаленный, медленный пульс на самой границе восприятия.

Биение сердца? Энья касается рукой пола. Мягкий, теплый; едва ощутимо вибрирует в такт – тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Если вся вселенная – это тело Антагониста, то понятно, почему комната не кончается.

Нечто белое привлекает внимание в однообразной реальности. Она бежит к цели трусцой, не спуская с нее глаз; посреди унылого пространства со сводами так легко потеряться. Кажется, это большой белый валун. Нет, не валун. Приблизившись, Энья понимает, что это зуб. Одинокий моляр в три раза выше ее самой.

Неужели власть Антагониста над реальностью ослабла так сильно, что он больше не осознает форму и строение собственного тела?

По другую сторону зуба она находит мужчину. Он заточен в металлическую клетку для публичной казни. Ржавые железные полосы впиваются в его тело, удерживают голову прямо, заставляя глядеть куда-то в бесконечность сводчатого потолка и арок, но он смотрит на Энью. Она его узнаёт, хотя видела не в расцвете лет, как сейчас, а в глубокой старости.

Это мистер Антробус.

– Как вы здесь оказались? – спрашивает она.

– Вы меня сюда послали.

– Но вы умерли.

– Да. Однако в вашем воображении я буду жить, пока живы ваши воспоминания обо мне.

– Но это не мое воображение.

– Разве? Мы же говорили с вами про рай и ад, вспомните.

– Кажется, вы сказали, что мы сами творим для себя рай и ад.

– Некоторые могут создавать рай или ад для кого-то еще. Я поделился с вами