и разбиваются вдребезги оконные стекла. Дым пытается задушить Энью, но с полыханием шехины ничто не сравнится. Соприкоснувшись с краем таланта Эньи, она его поджигает. Дарованным зрением Энья видит, как талант устремляется вперед, подобно цунами, подобно восставшей Большой волне в Канагаве на гравюре Хокусая. Она видит, как тошнотворный свет иного места за Вратами разбивается об эту волну и сдается, тускнеет. Талант исходит от нее, подобный стене или неудержимому, могучему ветру; он останавливает продвижение Искаженных, вынуждая их отступать сантиметр за сантиметром, он противостоит силе, которая с грохотом несется из Врат. Сами Врата кажутся нерушимыми, но понемногу, сантиметр за сантиметром, Энья загоняет воинство обратно: Тварь Ким Новак, Тварь Легкое, Тварь Карлик и прочих Тварей, каких только смогло породить человеческое воображение, – прочь из реального мира, обратно за Врата, в то место, откуда они явились.

Собрав последние крупицы силы, она запечатывает Врата и разглаживает пространство: как будто ничего и не было.

Пока сотрудники экстренных служб взламывают двери топорами и пневматическими домкратами, Энья убирает клинки в ножны и сбегает через окно, добирается до крыши. Пока парни в синем заняты своими делами, она успешно спускается по обледенелой пожарной лестнице. Ее накрывает в машине. Она падает на руль «ситроена». Ее автомобиль – единственный на стоянке. Через рваную дырку в брезенте проникает холод, но дрожит Энья не от холода. Она наблюдает, как пожарные поднимаются по выдвижным лестницам, чтобы сразиться с пламенем, которое уже рвется из окон. Вода из шлангов под высоким давлением выбивает оставшиеся стекла. Она надеется, что у Эллиота хорошая страховка. Все смотрят вверх. Вот и славно. Она включает зажигание.

И ледяной нож поворачивается в ее чреве.

Она не может дышать. Не может думать. Не может делать ничего, кроме как беспомощно лежать, парализованная, на сиденье автомобиля, пока ледяной нож медленно ее потрошит. Это хуже, намного хуже, несравнимо хуже, чем та боль, которую причинила ей плясунья, ибо тогда она боялась, что умрет, а сейчас – что не умрет. Медленно, очень медленно боль отступает. Возвращается способность думать. Действовать. Невзирая на холод в машине, крупные капли пота неторопливо ползут по лбу. Энья прикусила язык; во рту медный привкус крови. Спотыкаясь, она бредет к мигалкам пожарных, полицейских, скорой помощи.

– Помогите! Господи, помогите!

Искры пожара летят в небо. Машины скорой помощи с их пульсирующими огнями и флуоресцентными оранжевыми полосами как будто удалились на несколько световых лет.

– Помогите! Мне! У меня выкидыш!

Силуэты в желтых светоотражающих жилетах поворачиваются. Слишком далеко. Слишком медленно. Слишком поздно. Из ночи вырывается нож и несет возмездие, ликуя; вспарывает чрево Эньи, швыряет ее на покрытый инеем асфальт.

Она не знает, радоваться или беспокоиться, когда после ночного чая, анализов и УЗИ гинеколог (почему гинекологи всегда носят галстуки-бабочки?) объявляет, что если по поводу матери и трудно сказать наверняка, то ребенок здоров и бодр.

– Я могу пойти домой?

– Можете, но будьте бдительны. Если приступ повторится, срочно к нам. И больше никаких «складских» вечеринок.

Полненькая дружелюбная медсестра, обладательница деревенского акцента, протягивает ей визитку центра помощи женщинам.

– Брось ублюдка, – шепчет она. – Плевать, кто он такой и что говорит, ты не должна позволять, чтобы он так с тобой поступал. Здесь тебе всегда помогут. – Потом она прибавляет профессиональным тоном: – На обед не останетесь? У нас запеканка со свининой.

Высокий, эктоморфный подросток – предполагается, что он проглотил зубную щетку – неторопливо заходит в палату и внимательно смотрит на черные, плотные синяки Эньи.

– Спасибо, я пас, – говорит Энья.

Она знает, что теперь делать.

Такси высаживает ее в конце Эсперанса-стрит. В первый день нового года она идет мимо чугунных заборов, блестящих полиуретановых дверей и медных дверных молоточков.

А потом замирает как вкопанная.

Перед домом № 27 по Эсперанса-стрит как будто обнаруживается фрагмент вчерашней ночи, провалившийся в сегодняшний день: вертятся и пульсируют синие огни, блестят флуоресцентные оранжевые полосы, слышатся искаженные помехами обрывки переговоров по рации.

Полиция.

Входная дверь дома № 27 открыта. Женщина-офицер стоит рядом с мемориалом мистера Антробуса. Рядом с ней Омри. Из парадной двери выходят два офицера в форме и сыщик в штатском. Офицеры в форме несут «оборудование» фабрики по производству шехины. Сыщик в штатском демонстрирует коллегам два пластиковых пакета на молнии и качает головой.

Женщина-офицер сопровождает Омри в одну из полицейских машин.

Соседи выглядывают из-за занавесок, стараясь, однако, не попадаться на глаза, чтобы их по ошибке не приняли за соучастников.

Энья разворачивается и уходит. Из патрульных машин доносятся трескучие всплески полицейских переговоров. Двигатели заводятся и урчат. Все, что требуется, – это чтобы один сосед крикнул или позвал. Указующего перста более чем достаточно.

Она оглядывается через плечо.

Две из трех полицейских машин отъезжают. Один автомобиль без опознавательных знаков остается ждать ее возвращения. Две машины приближаются к ней. Омри сидит в первой на заднем сиденье между двумя женщинами-офицерами.

Энья идет быстрее.

Еще быстрее.

Только не беги.

Если побежишь, они наверняка тебя достанут.

Один из проулков к дороге, идущей вдоль садов позади жилищ, в считаных метрах.

Шаг за шагом. Как путешествие в тысячу миль.

Она ныряет за угол, прижимается к задней, служебной двери мясной лавки, чей фасад обращен на главную улицу. Машины проезжают мимо, шепчут дизельные двигатели. Энья сражалась с демонами, монстрами, кошмарами и воителями, а теперь ее трясет. Она уходит через паутину улочек и переулков.

Вероятно, вот как все случилось. Полицейские скрутили Омри. Может, когда прибыли, вопя сиренами и мигая «люстрами», на вызов о пожаре на складе. Может, это бы все равно случилось рано или поздно; может, кто-то их навел. По крайней мере, Омри сейчас думает именно так. Омри думает, что сучка Энья Макколл ее предала из-за желания забрать себе Эллиота, а ведь Омри и так сказала сучке делать с ним что ей захочется. Омри потащит Энью за собой на дно. Или это сделка с правосудием. Ваша честь, вы же смилостивитесь над малышкой Омри, если она сдаст всю дилерскую сеть? Такие вот два варианта. Энья склоняется к первому.

Оказавшись на безопасном расстоянии от Эсперанса-стрит, Энья выходит на одну из главных улиц и останавливает такси. По пути через город обратно к обугленному каркасу склада и своей машине она разрабатывает невиданную прежде стратегию.

«Ситроен» выглядит относительно невредимым. Запас шехины под водительским сиденьем как лежал, так и лежит. Десять таблеток. И всё. Этого не хватит. По ее прикидкам, надо в три-четыре раза больше. Но придется выкручиваться. Сырье брать негде. Она должна встретиться лицом к лицу с